— Весьма обязан вам, синьор квестор.

— Пожалуйста!

— Но я должен признаться, возможность, что он узнал меня, кажется маловероятной — мы никогда не встречались.

— Какой-то его коллега, английский коллега, мог видеть вас и предупредить его. Это весьма вероятно.

— Да, — сказал Аллейн, — разумеется, это вероятно.

— Посмотрим. А сейчас, мой дорогой суперинтендант, могу я немного поговорить с этим доминиканцем?

— Я его позову.

— И мы все время держим друг друга в курсе дел?

— Конечно.

— Тогда примите мои лучшие пожелания, — грустно сказал квестор Вальдарно.

Аллейн вернулся в лавку и сказал монаху.

— Это квестор Вальдарно? — спросил отец Денис. — Вы не сказали, что это касается полиции, но это ничуть меня не удивляет. Подождите, пока я с ним переговорю.

Он поговорил с квестором на беглом итальянском и вернулся встревоженный.

— Дело странное, — сказал он, — я бы не стал загадывать, в какую сторону оно обернется. Он хочет прислать своих ребят, чтобы осмотреть все внизу, и собирается говорить об этом с настоятелем. Я сказал, что мы обыскали каждый дюйм, но ему этого мало. Он просил передать, что приглашает вас принять участие. Завтра ровно в восемь утра.

— Не сегодня?

— Да зачем сегодня, если он внизу — чего быть не может — и к тому же запечатан, как сардинка в банке. — Отец Денис внимательно посмотрел на Аллейна. — Вы не похожи на полицейского, — сказал он. — Конечно, это меня не касается.

— Что, я похож на безвредного туриста? Надеюсь, что да. Скажите, вы что-нибудь знаете о женщине по имени Виолетта, которая здесь торгует открытками?

Отец Денис хлопнул себя по лбу.

— Так ее зовут Виолетта! — воскликнул он. — Это наш бич, Господи прости, она тронутая, бедняга. Конечно, это дело выбило ее у меня из головы. Пройдите в атриум, и я вам все расскажу. А пока я тут закрою.

Вынув из рясы огромный ключ, он действительно замкнул вестибюль — вроде бы основательно. Он сказал, что ни у кого больше не было ключа от входа и от железной двери в подземелье, кроме брата Доминика, который открывает храм по утрам.

Базилика совсем обезлюдела, шесть часов вечера. Все колокола в Риме зазвонили «Аве Мария», и отец Денис задержался для молитвы. Затем он прошел в атриум и уселся рядом с Аллейном на каменную скамью, еще хранившую тепло заходившего солнца. Он был уютный человек и любил посплетничать.

Виолетта, сказал он, несколько месяцев продавала открытки в портике Сан-Томмазо. Она — сицилийка, неизвестно откуда взялась и совсем не такая старая, как могло показаться Аллейну, а когда появилась впервые, ее лицо еще сохраняло следы дикой красоты. Она беспрестанно рассказывала всем и каждому, что ее муж бросил ее и предал полиции.

— За что? — спросил Аллейн.

— Ничего вразумительного. Что-то связанное с пересылкой запрещенных вещей. Очевидно, краденого, хотя она говорит, что понятия не имела, что это нехорошо, пока не пришла полиция и не погубила ее. Речь у нее дикая, сами святые не разберут, где у нее факты и где фантазии.

Тем не менее она вела себя достаточно прилично, набрасывалась только на доминиканцев и не сходила со своего законного места торговли, но примерно дня два назад он обнаружил ее на углу портика: она сидела и шипя изрыгала ужаснейшую хулу и потрясала кулаками. Губы ее были буквально в пене, но, когда отец Денис упрекнул ее за богохульство и, как понял Аллейн, дал ей хорошую взбучку, она заговорила малость разумнее. Как выяснилось, ее ярость была направлена на человека, который заходил в ризницу, чтобы договориться о посещении храма туристскими группами от имени нового предприятия под названием…

— Не говорите мне, — сказал Аллейн в тот миг, когда отец Денис сделал паузу для большей эффектности.