— Неужели их силой помещают в этот ад? — в ужасе от увиденного, спросил Николя.

— Некоторых полиция подбирает в дурных местах. Некоторые приходят сами. Некоторые, заметив первые симптомы болезни, заказывают себе место, но когда, наконец, подходит их очередь, болезнь чаще всего уже в той стадии, когда излечить ее невозможно.

— А есть ли исцеленные?

— Конечно, но их не так много. Ибо вы, вероятно, не знаете, что согласно правилам этой лечебницы выздоровление должно наступить в определенные сроки, а болезнь, увы, не подчиняется правилам. В результате пациент, измученный бесполезным лечением, уходит, так и не исцелившись, ну а последствия, сами понимаете, каковы!

Шаги гулко отдавались в длинных галереях. Окна выходили на центральный двор, где посредине виднелся большой колодец. Они поднялись по лестнице, затем спустились и, наконец, дошли до отделения, где содержались душевнобольные и заключенные из простонародья. Решетчатые ворота, преграждавшие доступ к душевнобольным, открылись только после того, как Жевиглан назвал свое имя.

— Здесь начинается последний круг ада, — произнес доктор. — Все, что вы только что видели, не идет ни в какое сравнение с тем, что вам предстоит увидеть. Здесь не столько лечебница, сколько своеобразная ярмарка сумасшедших. Самое худшее заключается в том, что вместе с умалишенными здесь содержат обычных узников, которым приходится терпеть жестокие нападки и брань безумцев. Поэтому, оказавшись в этом доме скорби, узники зачастую медленно сходят с ума.

— А что же лекари, обязанные надзирать за своими пациентами?

— Вы шутите! Здесь нет штатных докторов. Но это не самое страшное. Гораздо хуже, что отделение для душевнобольных превратили в зверинец для светских щеголей. Время от времени, сунув сторожам несколько лиаров, сюда являются прекрасно одетые люди, желающие насладиться созерцанием картин распада личности. Понимая, что к ним относятся как к диковинным животным, здешние пациенты, даже те, кто считаются тихими, приходят в неописуемую ярость. Прежде спокойные, умалишенные начинают беситься. Чтобы вы поверили моим словам, вам надо самому увидеть, как посетители дразнят сумасшедших, словно перед ними дикие звери в клетках, как они насмехаются над ними, отчего у безумцев начинаются подлинные припадки бешенства.

— Господи, и я, комиссар Шатле, ничего не знал об этих ужасах! — холодея от страха, воскликнул Николя.

Появление посетителей вызвало настоящее столпотворение, вопли и непристойные жесты.

— Это меня не удивляет, — произнес доктор. — Для многих парижан, особенно для тех, кто относится к высшим и наиболее просвещенным слоям общества, жестокости, творящиеся за городскими воротами, кажутся столь же невероятными, как жестокости дикарей, населяющих Новый Свет.

— А как же Церковь? — спросил Николя.

— Церковь полагает, что больных принимают сюда из милосердия, а узники должны искупать свои проступки. Поймите меня правильно: каждый следует логике собственной мысли. Выступая против совместного заключения преступников и душевнобольных, философы сострадают прежде всего узникам, чьи условия содержания они хотят улучшить, и напрочь забывают, сколь жутко и достойно жалости положение несчастных безумцев, вынужденных терпеть не только тюремный кошмар, но и ужасающее лечение. Все твердят о необходимости спрятать умалишенных от общества, дабы они не причиняли вред другим, в то время как их надобно понимать и лечить.

Затем они прошли в здание, где, по словам Жевиглана, содержались дети моложе двенадцати лет.

— Полагаю, вы хотите этим сказать, — произнес Николя, — что здесь имеется еще и дом призрения, куда приводят сирот, дабы воспитывать их за счет общественного милосердия?

— Отнюдь, эти дети — заключенные, и у них есть родители.