– А восточные евреи? Как их встречали на платформе?

– Их встречали украинцы с кнутами.

– А потом?

Радек поднял фонарь и провел лучом по поляне.

– Тут шла колючая проволока. За проволокой было два строения. Одно из них служило бараком для раздевания. Во втором евреи-рабочие срезали волосы с женщин. Остриженных направляли вот туда. – И Радек лучом фонарика осветил гравийную дорожку. – Тут был проход – вроде спуска для скота – шириной в несколько футов, огражденный колючей проволокой с еловыми ветками. Он именовался туннелем.

– Но у эсэсовцев было специальное название для этого, верно?

Радек кивнул.

– Они называли это «Дорогой в рай».

– И куда эта «Дорога в рай» вела?

Радек поднял луч фонарика.

– В Верхний лагерь, – сказал он. – В «Лагерь смерти».

Они пошли дальше – на поляну, усеянную большими камнями, и на каждом камне стояло название еврейского сообщества, истребленного в Треблинке. На самом крупном камне значилось: «Варшава». Габриель посмотрел поверх камней, на небо на востоке. Начинало светать.

– «Дорога в рай» вела прямо к кирпичному зданию, где находились газовые камеры, – произнес Радек, нарушая молчание. Казалось, ему вдруг захотелось говорить. – Каждая камера была размером четыре метра на четыре. Первоначально их было всего три, но вскоре выяснилось, что нужно больше камер, чтобы справиться с поступлениями. И было добавлено еще десять камер. Дизельный мотор нагнетал в камеры угарный газ. Люди задыхались меньше чем за тридцать минут. После этого трупы вытаскивали.

– И что с ними делали?

– В течение нескольких месяцев их хоронили вон там, в больших рвах. Но очень скоро рвы заполнились, и разложение трупов стало заражать лагерь.

– Вот тогда-то вы и прибыли сюда?

– Не сразу. Лагерь Треблинка стоял четвертым в нашем списке. Сначала мы очистили рвы в Биркенау, затем в Бельзене и Собиборе. До Треблинки мы добрались только в сорок третьем. Когда я приехал сюда… – Голос его прервался. – Это было ужасно.

– Что же вы стали делать?

– Мы, конечно, вскрыли рвы и убрали оттуда трупы.

– Вручную?

Он отрицательно покачал головой.

– У нас был механический черпак. Таким образом работа шла гораздо быстрее.

– Коготь – вы ведь так его называли?

– Да, верно.

– А после того как трупы были вынуты?

– Их сжигали на больших чугунных решетках.

– У вас было свое название для этих решеток, верно?

– Жаровни, – сказал Радек. – Мы называли их жаровнями.

– А после того, как трупы были сожжены?

– Мы размалывали кости и зарывали их во рвах или свозили к Бугу и бросали в реку.

– А когда старые рвы были опустошены?

– После этого трупы из газовых камер прямиком отправляли на жаровни. Так дело шло до октября того года, когда лагерь закрыли и все следы его были уничтожены. Он просуществовал немногим дольше года.

– И тем не менее они умудрились уничтожить восемьсот тысяч.

– Нет, не восемьсот тысяч.

– А сколько же?

– Более миллиона. Немало, верно? Более миллиона человек в таком маленьком местечке, как это, в глубине польского леса.

Габриель снова взял фонарик и вытащил свою «беретту». И подтолкнул Радека. Они пошли по дорожке, проложенной по полю, усеянному камнями.