В тот день, когда он закончил свой отчет, он пробыл в больнице до вечера и оказался там, когда Лавон открыл глаза. Сначала Лавон тупо смотрел в пространство, затем во взгляде его появилась былая острота и, оглядев незнакомую больничную палату, он остановил взгляд на лице Габриеля.

– Где мы? В Вене?

– В Иерусалиме.

– Что ты тут делаешь?

– Работаю над отчетом для Конторы.

– О чем?

– О поимке нацистского военного преступника по имени Эрих Радек.

– Радек?

– Он жил в Вене под именем Людвиг Фогель.

Лавон улыбнулся.

– Расскажи мне все, – пробормотал он, но прежде чем Габриель мог сказать хоть слово, он снова потерял сознание.

Когда в тот вечер Габриель вернулся в квартиру, на его автоответчике мигал огонек. Он нажал на кнопку «Пуск» и услышал голос Мордехая Ривлина:

– Узник Абу-Кабира хотел бы поговорить. Я послал его к черту. Теперь ваша очередь.

40

Яффа, Израиль

Исправительный центр был окружен высокой стеной желтого цвета, по верху которой были проложены витки колючей проволоки. Ранним следующим утром Габриель подошел ко входу и был тотчас же впущен. Далее он должен был пройти по узкому огороженному проходу, напомнившему ему о «Дороге в рай» в Треблинке. На другом конце прохода его ждал тюремщик. Он молча провел Габриеля в безопасное помещение, затем в комнату для допросов без окон, с голыми шлакобетонными стенами. Радек как статуя сидел у стола в темном костюме и при галстуке. Его руки в наручниках лежали на столе. Он поздоровался с Габриелем еле заметным кивком головы, но не встал.

– Снимите наручники, – сказал Габриель тюремщику.

– Это против правил.

Габриель так посмотрел на тюремщика, что через минуту наручников не стало.

– Лихо вы это проделали, – сказал Радек. – Это еще один ваш психологический способ воздействия? Хотите показать вашу власть надо мной?

Габриель пододвинул к себе жесткий железный стул и сел.

– Я не думаю, чтобы при данных условиях подобная демонстрация была необходима.

– Наверное, вы правы, – сказал Радек. – Так или иначе, я восхищен тем, как вы провели все дело. Хотелось бы мне думать, что я мог бы проделать это так же хорошо.

– С кем? – спросил Габриель. – С американцами или с русскими?

– Вы намекаете на заявления этого идиота Белова в Париже?

– А они соответствуют действительности?

Радек молча смотрел на Габриеля, и на несколько секунд что-то от прежней стали вернулось в его голубые глаза.

– Когда играешь в игру так долго, как это делал я, заключаешь много союзов и участвуешь в стольких обманах, то под конец порой трудно понять, где проходит водораздел между правдой и ложью.

– Белов, казалось, был убежден, что знает правду.

– Да, но, боюсь, это убеждение дурака. Видите ли, Белов не мог знать правду. – И Радек переменил тему: – Я полагаю, вы видели сегодняшние утренние газеты?

Габриель кивнул.

– Он победил с бо́льшим превосходством, чем можно было ожидать. Похоже, мой арест способствовал этому. Австрийцы никогда не любили чужаков, которые вмешиваются в их дела.

– Вы ведь не злорадствуете?

– Конечно, нет, – сказал Радек. – Мне только жаль, что я дешево продал себя в Треблинке. Возможно, мне не следовало так легко соглашаться.