Это вызвало негромкий, но дружный смех участников собрания. Ленусик резко остановилась, будто наткнулась на стену. Шурочка и Родик вздрогнули, разомкнули мысленные объятия и посмотрели вокруг кроличьими глазами. Циунчук спал, опустив маленькие припухшие веки…

Теперь, в трамвае, при воспоминании об этом у нее снова запылали щеки и уши. Ей вдруг стало обидно. Она искренно не могла понять, чем вызывает постоянную ненависть ребят. Ей казалось, что она всегда делает нужное для всех, полезное дело. Да так оно и было.

Если разобраться, она одна сейчас львицей дралась за Родиково будущее. Остальным, поразительно легкомысленным и равнодушным, и любимому всеми комсоргу в том числе, было наплевать друг на друга. Весь вечер они нетерпеливо посматривали на часы в ожидании дискотеки… И это называется: будущие педагоги! А глупый Родик снова боготворил глупую Шурочку.

Ленусик открыла дверь своим ключом. В прихожей было не повернуться из за топорщившихся на вешалке шуб и пальто. У них с хозяйкой всегда было тихо, а тут из за двери гостиной громыхал магнитофон. Было накурено, сладко пахло духами, на полу валялись в грациозных позах разбросанные женские сапожки.

Ленусик нахмурилась, вспомнив, что сегодня вернулся хозяйкин сын. В кухне на подоконнике (на столе не было места из за тарелок с объедками) она поела купленные в институтском буфете колбасу и сметану и выпила холодного чаю.

Пока она пережевывала и глотала, рассеяно думала, что с завтрашнего дня придется перенести чаепития в свою комнату, несмотря на то, что это причинит ей неудобства. И тут же, не откладывая, выполнила решение и, уходя, сердито забрала с собой чайные принадлежности.

У себя в комнате она села за стол, карандашом в учебнике отчеркнула страницы – от и до, это была почти треть толстенной книги, и это нужно было одолеть до 23. 30. По истечении сурово установленного срока Ленусик устало закрывала учебник, минуту сидела приложив прохладные пальцы к горячим векам – под ними пульсировала в сосудиках кровь. Потом шла в ванную, принимала контрастный душ и ложилась спать. Если б у Ленусика настроение было еще хуже сегодняшнего, или если бы у нее подскочила температура под сорок, живи она или умри, но отчеркнутое карандашом было бы прочитано.

В полночь Ленусика утомила громкая музыка в соседней комнате и жизнерадостный топот молодых здоровых ног. Она вздохнула, пригладила волосы и вышла в прихожую. Там перед зеркалом незнакомая девушка примеряла сапоги Ленусика.

Ленусик подождала, пока та их нехотя стянула, и потом сказала:

– Пожалуйста, передайте своим приятелям, чтобы они обратили внимание на время и вели себя потише.

Девушка, как поступили бы в этой ситуации все нормальные девушки, фыркнула и, вызывающе покачивая толстенькой попочкой, обтянутой джинсами, ушла к своим. По-видимому, она все-таки передала: из комнаты донесся взрыв смеха. Потом там начали танцевать с утроенной энергией. Ленусик постояла, раздумывая, потом решительно накинула пальто и вышла из квартиры.

Через некоторое время она вернулась, вся облепленная мокрым снегом, а вслед за ней ввалился похожий на снежный ком милиционер.

– Это входит в ваши прямые обязанности, – продолжала убеждать его Ленусик в том, в чем, по-видимому, безуспешно убеждала всю дорогу. – Их поведение расценивается как аморальное, из хулиганских побуждений. И если вы не отреагируете…

Милиционер чувствовал себя не очень уютно и в душе был целиком против настырного Ленусика, который вовсе не был похож на младенца, для которого детское время вышло. Но нужно было реагировать, и он нерешительно постукал согнутым пальцем в дверь.

Из кухонного закутка испуганно выглядывала сонная хозяйка в мятой ситцевой рубахе. Ребята, усмехаясь, пожимали плечами и ворча сквозь зубы, разбирали в прихожей одежду. Милиционер вышел первым, сердито топая снежными валенками.