Но уже вечером Шурочка стояла в прихожей Ленусиной квартиры. Одета Шурочка была так: коротенькое голубое пальтишко, отороченное белым песцом, беленькая пилоточка набекрень, из – под нее пушистая рыжая коса, серо-голубые сапожки на умопомрачительных каблучках. И была она необыкновенно хороша в этом наряде Снегурочки.

Никакого ущемления прав со стороны деспотичного Ленусика беспечная и добродушная, как все красавицы, Шурочка не ощущала. Она даже была благодарна за то, что ее на пару часов освободили из-под Родиковой неусыпной опеки.

Вообще, у нее частенько такое бывало: ни с того ни с сего она швыряла учебник, садилась к зеркалу и прихорашивалась по три-четыре часа подряд. И, без того хорошенькая, становилась восхитительной, соблазнительной, очаровательной. Только вот идти было некуда, чтобы соблазнять, восхищать и очаровывать. Приходилось выдумывать цель прогулки самой.

Нынче же и выдумывать не пришлось – путь к Ленусику лежал через весь город. И причиной скольких семейных ссор и разбитых сердец сделалась Шурочка, пока шла через город!

Итак, она неслышно вошла в своих сапожках в прихожую и стояла, раздумывая, в какую дверь стукнуть. Из своей комнаты вышел Юрка и, засунув руки в карманы, минуту рассматривал лицо и фигуру гостьи.

– Миниатюрная стюардесса. Атюр-тюар. Вам не кажется, что, произнося эти слова, я закрываю открытое, а потом открываю закрытое? Тюар-атюр, и наоборот.

Он сказал это, с удовольствием сморщив нос. Шурочка радостно засмеялась. Она поняла, что встретила, наконец, истинного ценителя.

– Как мы сегодня проводим вечер? – устало спросил Юрка. Он заранее знал, что ему не будет отказа, и оттого, что он это знал, голос его был устал, тих и печален.

А в воскресенье Юрка постучал в дверь соседней комнаты. В последнее время он подкарауливал квартирантку, но не тут-то было: Ленусик жила, будто в оккупированной квартире, перетащила все предметы обихода в свою комнату и выскакивала только умыться да в туалет.

Он сразу взял быка за рога.

– Привет, амазонка. Можно приземлиться на диван? А у тебя ничего, уютненько (врал безбожно). Здорово ты тогда отмочила – с милиционером. Ребята до сих пор обхохатываются, с юмором, говорят, девка, – он сам расхохотался, вспомнив тот вечер, в восторге заколотил кулаком по колену. – Слушай, без шуток, сгоняем вечерком в гадюшник? Не хочешь? Ну на танцы?

– Нет, не пойду я на танцы. И тебе не советую, – сказала она, обращаясь больше к книге.

– Это еще почему?

Она объяснила:

– Стыдно ходить на танцы, особенно девушкам. Это же какой-то лошадиный торг… Девицы выстраиваются вдоль стены и демонстрируют, какие они: упитанные, с тугой белой кожей, породистые, с длинными ногами. Чтобы удобно было разглядывать, обтягиваются, открывают грудь, шьют юбки покороче. К ним прицениваются, ходят вдоль ряда, ощупывают взглядами, выбирают. И, будьте уверены, не породистую, не многообещающую лошадь не возьмут…

Как будто нынче нельзя установить другой вид знакомств, не такой откровенно животный… более интеллектуальный. – Ленусик, рассуждая, почувствовала себя в своей тарелке, ей стало чуть-чуть полегче.

Нельзя было не усмехнуться над рассуждениями такой некрасивой, но такой самоуверенной Ленуси. На ней даже мягкий домашний халатик (выглядевший бы миленько и уютно на любой другой женщине) висел плоскими складками, какие образуются, напяль его на. простую доску.

– Ну, тогда смотаем в филармонию, консерваторию… куда там еще… хоть к черту на рога. Будем повышать уровень этого… Уровень чего, Ленка?

Ленусик так и недоверчиво и радостно вздрогнула: «Ленка…»

– Не нужно к черту, – сказала она,