Сингамиль вдруг вспомнил, как тащил кувшин с кунжутным маслом из хранилища припасов царского дворца. Отец все тревожился, что сын уронит кувшин или прольет масло. Будто Сингамиль маленький.

У самых дверей дома мальчик весело рассмеялся. Мысль о том, что отец считает его маленьким и несмышленым, развеселила его. Он пригнал корову под навес, дал ей воды, а в это время отец появился с плеткой и хлестнул его по спине.

– Ур погружен в скорбь и печаль, а ты смеешься, негодник! Когда ты станешь понимать жизнь? Больна великая жрица храма Луны, а ты веселишься.

Сингамиль заплакал, но не от скорби, а от обиды. Такой ему выпал сегодня хороший день. Он прочел табличку, он понял ценность дружбы, он обрел настоящего друга, а отец обращается с ним так же худо, как злобный уммиа.

– Займись делом, – приказал Игмилсин. – Замеси глину, сделай таблички, подсуши их на солнце, чтобы я мог всю ночь переписывать священное сказание. Я должен торопиться, если не хочу быть изгнанным. Нанни лишит меня почетной должности. Стану я ничтожным.

Сингамиль все понял и тут же поспешил в коровник, где была свалена глина. Он принес воды, замесил глину, достал старую табличку, аккуратно сделанную отцом. По размерам этой таблички он слепил двадцать штук – ровно, аккуратно, красиво. Немного подержал их на солнце и отнес отцу.

– Вот теперь я могу тебя похвалить, сынок. Посиди, посмотри, как старательно я переписываю это старинное сказание. Тебе будет польза. Смотри внимательно. Не зевай!

– Отец, – попросил Сингамиль, – позволь мне прочесть хоть одну табличку. Я про себя прочту, не помешаю тебе. Боюсь, завтра ты все унесешь, и тогда не будет больше такой возможности. Кто знает, получится ли из меня хороший писец, такой, как ты?

Отец молча протянул ему табличку, первую попавшуюся. Сингамиль, сидя у ног отца на глиняном полу, стал про себя читать:

Сингамиль читал медленно, повторяя про себя каждое слово. Когда он вторично прочел эти строки, его вдруг обуял страх. Он подумал о том, что могут умереть его отец и мать, да и сам он может…

Не сдерживая рыданий, мальчик подал отцу табличку и сказал тихо, сквозь слезы:

– Страшная табличка, ох какая страшная! Это неправда, этого не может быть!

Игмилсин посмотрел на табличку, горестно покачал головой, положил ее на место, погладил всклокоченную голову сына грязной рукой.

– Не печалься, сынок. Таков удел человеков. Не думай об этом. Не скоро посетят нас злобные демоны. Мы еще молоды и в полной силе. Прости, сынок. Я не хотел тебя огорчать. Торопился, дал тебе в руки строки сказания, которые детям не стоит читать. Уж очень они печальны. Уж очень они тревожны. Однако каждый человек должен помнить, что он не бог, не навеки ему дана жизнь. Вот и должен он жить разумно, украшая землю себе на радость, не обижая других человеков, а помогая друг другу. Об этом здесь сказано. За мудрые слова и полюбился мне Гильгамеш. Ступай, Сингамиль. Я растревожен, а работа у меня большая.

Сингамиль побежал к дому Шиги. С кем еще поговорить о том важном и таинственном, что поведала ему маленькая табличка? Конечно, с Абуни. Кто поймет его печаль? Кто поймет его тревогу? Друг Абуни все поймет. Сингамилю не терпелось скорее рассказать другу о великой тайне.

Посреди двора сидел Шига и диктовал сыну список должников.

– Не ошибись, Абуни, – говорил отец, – твоя ошибка мне в убыток.