Келлер достал из кейса ноутбук, включил и развернул экраном к Стасу.

На экране возникло изображение комнаты, почти точной копии той, где находились сейчас они. Уже потом Стас прикинул, что это могла быть та же самая комната. Когда американцам что-нибудь нужно, они готовы носом землю рыть. За сутки успели все. И обыск провести, и показания записать.

За столом на его месте сидела некая девица в обтягивающих брючках и короткой кожаной куртке, распахнутой таким образом, что полностью открывала вид на тонкий пуловер, а тот в свою очередь открывал секрет, что лифчика под ним нет, обнаруживая волнующие округлости и два крупных кругляша на месте сосков.

В лице и голосе девушки было что-то до боли знакомое. Стас с изумлением понял, что воочию зрит Маринку, только моложе. Лет 16. Боже, это же Светка. Его дочь. Сколько же он ее не видел. Хорошо вовремя узнал, а то был грех, стал возбуждаться.

И одевается по минимуму. Вся в мать. Маринка тоже частенько выходила к гостям в одной короткой футболке. То есть, вообще, в одной. Ибо трусиков под ней не обнаруживалось. Когда она наклонялась или наоборот потягивалась, друзья обеими руками за члены держались. Что уж теперь? Сам на этом погорел. Маринка по жизни всегда была дурная и сексуальная.

В последнее время они со Светкой общались крайне редко и только по телефону, он звонил от тети Маши. Она как-то спросила его:

— Пап, а ты когда ты первый раз с девочкой стал дружить? Ну что б целоваться и все такое?

— А с чего это ты все спросила? — он понял, что вопрос звучит несколько бестактно, и поправился. — Нет, ты, конечно, имеешь право это знать.

— Ну, так скажи, — напирала она.

— Это было в школе. Она была моей одноклассницей, мы вместе учились в десятом классе.

— Вы целовались?

— Целовались.

— Сколько раз?

— Пару раз, наверное. Сначала на вечере каком-то праздничном, новый год вроде был. Потом, кажется, гуляли мы с ней то ли в парке, то ли в кино шли.

— А сколько тебе было лет?

— Считай сама: тогда в школе учились 10 лет, а не 14 как сейчас, плюс в первый класс я пошел в восемь лет. Восемнадцать лет получается.

— Поздно уже, — вздохнула она.

— Ничего не поздно, — возразил он.

Надо бы девчонке с мамой на эту щекотливую тему поговорить. Он представил себе Маринку с ее необузданным отношением к сексу. Нет, лучше не надо.

Стас понял, что должен сказать что-то педагогичное, раз разговор пошел на такие важные темы и нравоучительно произнес:

— Понимаешь, любовь это чистое чувство. Среди подростков принято как-то опошлять его. Это неправильно. Не надо искать в нем исключительно какой-то нехороший скабрезный смысл.

— Понимаю, — серьезно ответила она. — Пап, а если вот мой знакомый мальчик приглашает меня к себе в гости, когда дома никого нет, я не должна искать в этом, как ты говоришь, скабрезный смысл?

«А Бог его знает, что у этого сорванца на уме?» — подумал Стас. Вернее, что на уме, это ясно как божий день. Вот только не ясно, пойдет ли он в достижении своих ясных как божий день целей до конца, вот в чем вопрос.

Но отступать от своей воспитательной линии Стас тоже не мог.

— Но может быть, ты преувеличиваешь, и он хочет лишь послушать музыку, посмотреть и обсудить какой-нибудь видеофильм.

— Моей подружке ее знакомый тоже так говорил.

— Ну и что? — враз севшим голосом спросил Стас.

— А то. Когда она пришла к нему, то он положил ее на диван и стал, как маленький сосать ее грудь.