— Чёрт! — вырвалось у меня, я поморщился.

— Что такое? — всполошилась Зиночка. — Вам плохо, Егор Александрович?

— Мне хорошо, — торопливо заверил я. — Как Иван Лукич?

— Пульс в норме, просто обморок, — ответила фельдшерица.

— И долго он так… лежать будет? — уточнил у девушки.

— Ну-у… — уклончиво протянула Зинаида. — По-разному бывает. Нашатырь надо, — решительно произнесла Зина. — Да где его тут взять?

Мы невольно оглядели пустые стены комнаты. Из мебели в помещении находился один цветочный горшок с землёй, но без цветка, выгоревшие занавески и табурет, сиротливо стоящий в углу. На него чья-то заботливая рука уложила постельное бельё. Видимо, для нового учителя, то есть для меня. Только на что новый жилец будет его стелить, никто от чего-то не подумал.

— Может, по морде его того-самого? — выдвинула предложение Степанида.

— Ты чего, Стёпка, — Митрич изумился до такой степени, что едва не выронил изо рта папироску. — Всё ж таки председатель! Не абы кто! Тут понимать надо! — для пущей важности дядь Вася задрал вверх указательный палец, пожелтевший от табака. — Не, тут с лекарской точки зрения надобно подходить. Медицина, что скажешь? — обратился к Зине.

— Да что тут говорить! — всплеснула руками Зинаида. — Нашатырь надо! Или скорую вызывать.

— Скорую вызывать резону нет, — скривился Митрич.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Да пока доедет, председатель окочурится, — доверительно пояснил мужичок.

— Дурак, ну, как есть дурак, — покачала головой бабка Степанида, аккуратно вытерла кончиком белого платка уголки губ, сурово сдвинула брови и приказала. — А ну-ка, Михална, хватит мямлить. Сынок, — обратилась ко мне. — Глянь-кось на кухне в ведёрке, вода стоит, али нет?

Два шага, и я уже в так называемой кухне. Оглядел нехитрые пожитки и обнаружил эмалированное ведро на печке. В нём действительно оказалась вода, и даже ковшик свисал с железного бока. Набрав немного, вернулся к честной компании.

— И зачем тебе вода? — проворчал Митрич. — Чай, не ведьма деревенская, заговоров не знаешь.

— Тьфу на тебя, дурак старый! У-у-у, так бы и дала в лоб!

Степанида закатила глаза, приняла из моих рук ковшик, набрала в рот воды. Щёки у старушки раздулись, я едва сдержался, чтобы не улыбнуться. До того боевая бабулька стала поводить на хомяка. Боевой такой худощавый хомяк.

Недолго думая, старушка подскочила к неподвижному председателю и фыркнула водой прямо ему в лицо.

— Степанида Фёдоровна! — ахнула фельдшерица.

— Ай, молодца! — задорно выкрикнул Митрич. — Ну, Степанида, ну огонь-баба!

— Тьфу на тебя, конь плешивый, — вернула комплимент бабулька.

— Пампушечка моя, дождик пошёл, бельё занести бы… — забормотал Иван Лукич, утёрся ладонью и попытался перевернуться на бок.

— Это он кого пампушечкой обозвал? — оживлённо воскликнула Степанида. — Люську свою, что ли?

— Так она ж вобла воблой, — поддержала Зиночка.

— Корма у неё что надо, да и спереди порядок, — хохотнул Митрич.

— Корма? Что корма? Помокли? Сгорели?

Иван Лукич подскочил в гробу, как подорванный. Попытался подняться, но у него не получилось. Председатель с размаху завалился на спину и замер, таращась в потолок.

— Что со мной, Люсенька? — простонал Звениконь голосом смертельно больного человека. — Что-то нехорошо мне, голова кружится и общее недомогание…

— Какая я тебе Люсенька? — передразнила Степанида.