— Степанида Фёдоровна? — слабо удивился Иван Лукич. — Вы как здесь? А я где? — заволновался председатель, приподнялся в гробу и тут сообразил, где он лежит.

Со щёк мужчины, только что пышущих деревенским здоровьем, опять стекли все краски.

— За что? — проблеял Звениконь.

— Хватит ныть! — рявкнула Степанида. — Пришёл в себя? Вылазь! Не для тебя гроб готовила. Ишь, разлёгся в грязной обуви! А мне стирай потом! Вона, и кружавчики помял, ирод. А ну, вылазь! Кому говорю!

Старушка смотрела на очнувшегося односельчанина, сурово поджав губы.

— Гроб? Какой гроб?

Председатель растерянно глянул на нас, потом опустил глаза вниз, обнаружил себя, сидящим в домовине, и букетик цветов, скатившийся ему в ноги. Подпрыгнул на месте, плюхнулся обратно, неудачно завалился на бок. Деревянный ящик перевернулся и под ругань Степаниды перевернулся.

Председателя накрыло кружевным покрывалом и домовиной. Я шагнул к мужику, подхватил гробовину за край, приподнял и поставил на пол. Тихо подвывая, то и дело поминая какую-то мать, Иван Лукич распластался на полу в позе большого неуклюжего жука, шевеля руками и ногами. Чуть погодя председатель поднялся на четвереньки, затем с моей помощью принял вертикальное положение.

— Ты какого чёрта, дура старая, в гроб залезла? — без перехода, моментально озверев, заорал Звениконь на Степаниду.

— Ты кого дурой старой назвал, Лукич? — взбеленился Митрич, подскакивая к председателю. — А ну, извинися перед женсчиной! — потрясая кулаком, завопил дядь Вася.

— А ну, цыц, петухи ощипанные! — командным голосом рявкнула бабулька божий одуванчик. — Раскукарекалися!

Да так рявкнула, что я не зааплодировал от восторга. Воплем примерно такой же мощи будил нас старший сержант Рыбалко, когда я служил в армии. Сколько лет прошло, а до сих пор помню, как вскакивал с койки, не продрав глаза, на чистом автомате. Просыпался уже на бегу, по дороге к умывальнику.

— Учётчица! — гордо приосанившись, крякнул Митрич, подкрутив несуществующий ус.

— Фёдоровна! — раненым зайцем заверещал Иван Лукич, тут же сменив тональность. — Ты с какого ляду в домовину полезла, а?

— Так примерить, — внезапно засмущалась старушка, вмиг растеряв весь боевой пыл.

— Чего? — в три голоса завопили председатель, фельдшерица и дядь Вася.

Я тихо давился смехом, наблюдая за бесплатным цирком из первого ряда, так сказать. Отошёл к окну, облокотился на стенку и не отсвечивал. Присесть на подоконник не рискнул, не дай бог, обвалится.

— Чего ты сделала? — в абсолютной тишине переспросил Иван Лукич.

— Примерить решила, — огрызнулась Степанида.

— Да с какого рожна, Степанида Фёдоровна? — устало вздохнула Зинаида.

Бабулька зыркнула на неё, недовольно поджала губы, но потом всё-таки поведала нам свою душещипательную историю.

— Иак, а что? — начала она. — Я у тебя на приёме надысь была?

— Была, — подтвердила фельдшерица.

— Вот! — бабка обвела нас взглядом победителя.

— И что? — встрял Митрич.

— А то, старый пень! Михална мне сердце-то послушала, и говорил: хикардия у меня. Вот! — Степанида гордо выпрямилась. — Так и помереть, говорит, недолго. Нервничать нельзя, отдыхать больше, — перечисляла старушка, старательно загибая пальцы. — А когда тут отдыхать? То уборка, то засолка, то огород! Помочь ить некому! У всех свои дела! Где тут матери дела поделать? — распалялась бабулька. — На работе суета, дома полно людей.

— Да тише ты, угомонись, — поморщился председатель.

Митрич стоял и восхищённо таращился на раскрасневшуюся Степаниду.