Изменить размер шрифта - +
 — Просто мерзость, а не человек!

Оля сказала с горечью, словно все это хорошо знала:

— Ах, Ирина, все мужчины такие, Анатолий еще лучше других. Он хоть примчался в полярную зиму за тысячи километров, чтоб увидеть меня.

— Негодяй! — упрямо повторяла Ирина. — Не спорьте, Оля, я лучше знаю. Ваш Анатолий два раза появлялся в Дудинке, все его помнят — вечный хохот, остроты, нет вечера, чтоб не пил с приятелями в столовой — откуда они только спирт достают? Вот как он изучает северную жизнь — в пивнушках и кино!

Эти слова больно укололи Олю. Ей легче было примириться с мыслью, что Сероцкий не любит ее, чем с тем, что он вызывает неуважение окружающих. Ирина категорически заявила:

— И думать не смейте о том, чтоб рожать. Это ужасно — в полутысяче километрах от ближайшей больницы, без родных и друзей, одинокая двадцатичетырехлетняя мать. Как вы убережете ребенка? Что вы ему после скажете? Признаетесь — ошибка, мол, молодости? Честное признание не заменит отца — даже плохого.

— Друзья у меня есть, — нерешительно возражала Оля. — Вы не представляете, Ирина, как хорошо ко мне относятся в колхозе.

— Беру это дело на себя, — постановила Ирина, не слушая возражений. — За хорошие деньги в Дудинке все можно сделать. Завтра пойду к знакомому врачу — у него огромный опыт.

Этот разговор происходил вечером, после возвращения Оли с сессии, — Вера уже спала. Скоро заснула и Ирина, но Оля до утра ворочалась в постели — то решалась, то отменяла свое решение. Собственно, что нового нашла она в предложении Ирины? Одной из причин, почему Оля так торопилась в Дудинку, была эта. Аргументы Ирины повторяли мысли самой Оли. Как жить ребенку без отца? Может, будут у нее и муж, и любовь, и дети. Да, конечно, будут — но этого, который уже есть, не будет. А ему все равно — молодая она или старая. И разве она уже не любит его, своего ребенка? Как же она может решиться на такой злой поступок? Кто ей дал право поднимать руку на уже живущее существо? Нет у нее такого права, никто его не давал. И Оля металась, прятала в подушку рыдания, готова была разбудить Ирину, крикнуть ей: «Ни за что! Слышите — ни за что!» Ах, так это нелегко — не дать быть человеку!

 

5

 

Ирина внимательно читала письма Оли, скоро в этом убедились и Оля и Селифон. Их вызвали к председателю окрисполкома. Заседание было недолгим, но бурным. Ирина докладывала положение дел с животноводством в национальных колхозах округа и половину своего сообщения отвела колхозу «Новый путь». Селифон со смущением увидел, что ей все известно — и о падеже молодняка, и о нехватке кормов во время слишком ранней перекочевки на север, и о запрещенных формах охоты на диких оленей и гусей. Все окружные работники осуждали его, ни один не похвалил за большую добычу. Присутствующий на совещании Яков Бетту, низенький и язвительный, председатель самого богатого из национальных колхозов, добавил еще от себя. Этого Селифон не мог снести — Яков был главным его соперником, перегнать или хотя бы догнать Якова было неизменной мечтой Селифона.

Ирина довольно шепнула Оле:

— Ну, досталось вашему Селифону, сидит как на иголках. Думаю, наконец, вправили ему мозги.

Председатель подводил итоги прениям.

— Перестраиваться надо, товарищ Чимере, — сказал он. — Пора кончать с варварством. Потраву линных гусей и поколки категорически запрещаю. В остальном рекомендую перенять у товарища Бетту практику их колхоза — охотничьи бригады комплектуются отдельно от животноводческих. Плодовое стадо медленно движется по ягельникам, а охотники преследуют диких. Тогда дело у вас пойдет.

Селифон, стараясь не глядеть на торжествующего Якова, буркнул:

— Перестроимся, товарищ председатель.

Быстрый переход