Селифон, стараясь не глядеть на торжествующего Якова, буркнул:

— Перестроимся, товарищ председатель. Переймем. Обещаю.

Ирина сказала Оле после заседания:

— Завтра идем к врачу, я обо всем договорилась.

Еще через день Олю свезли в местную больницу — большая потеря крови. Оля лежала молчаливая, измученная, плохо ела. Врач, высокая быстрая женщина, осмотрев ее, сказала с гневом: «Под общественный суд таких, как вы, чего вам не хватало — квартира есть, зарплата хорошая. Я понимаю, эти дуры — в общежитии по две на одну койку, в самом деле нелегко!» Оля всю ночь проплакала, вспоминая слова врача. Слезы, однако, горю не помогли, да и неловко было плакать перед другими — сама пожелала. Больница стала ей нестерпима, она выписалась и отлеживалась у Ирины. К Оле приходили гости, Селифон и Черие прибегали каждый день, появился даже заведующий окроно. Селифон, уже примирившийся с нагоняем, полученным в окрисполкоме, то хвастался своими приобретениями, то ужасался, что придется возвращаться одному. Он утешал Олю:

— Черие подождет тебя, Ольга Иванна. С Черие поедешь.

За Олей ухаживала Вера, у нее было больше времени, чем у Ирины. Казалось, ей доставляло наслаждение часами сидеть около молчаливой Оли, всматриваясь в нее блестящими, чуть раскосыми глазами. Она поправляла Оле подушки, приносила чай, кормила ее. Однажды она сказала с глубокой убежденностью:

— Я очень хочу поехать к вам, Ольга Ивановна, я попрошу после курсов — пусть меня пошлют в ваше стойбище.

Оля стала ее отговаривать. Зачем ехать так далеко, может быть, ее оставят в Дудинке или пошлют в ближайшие колхозы. В Дудинке есть совхоз, много сел по Енисею — разве там не лучше, чем в их становье? У них только название хорошее — «Новый путь», а кроме названия, ничего нет, это надо признать, молодой девушке там покажется страшно.

— Вы же там работаете, — сказала Вера. — Где люди хорошие, там хорошо. — Она посмотрела преданными глазами на Олю и докончила: — С вами хочу быть, Ольга Ивановна, очень хочу.

Выздоровление Оли шло трудно, даже Ирина удивилась — нормально через три, ну пять дней можно идти на танцульку, а Оля внешне казалась очень здоровой — кто бы мог ожидать таких последствий? Как-то вечером Ирина пришла растроенная, хмуро поздоровалась и села за книгу, не спросив об Олином здоровье.

— А-а, да ничего со мной, — ответила она с досадой на удивленный вопрос Оли. — Устала, заседание за заседанием.

Но Оля видела, что Ирина что-то скрывает, она не отставала — нет, в самом деле, что случилось? Ирина вначале крепилась, потом сдалась — вытащила из сумочки письмо и бросила его на кровать.

— Вот от вашего приятеля, увидела на почте, взяла. — Она сердито сказала: — Дура я, нужно было разорвать или сжечь, нечего вам с таким типом переписываться. Думала, пока припрячу, потом видно будет, но не смогла.

Руки у Оли сразу ослабли, ей трудно было удержать на весу легкий листок. Это была небольшая записочка, одна страничка. Сероцкий сообщал, что прискакал в Красноярск, здесь придется временно осесть. Он не забывает Олю, надеется, что они еще увидятся. Он часто вспоминает и встречу в Красноярске и свидание в стойбище — нет, было хорошо, кусочек радости в трудной в общем жизни. «Напиши, Оля, жду сообщений. Твой Анатолий!» Вот и все — милое письмо, искреннее и непосредственное, как он сам, — пустое письмо! Так нетрудно писать подобные письма, ничего за ними не стоит. Меньше всего он думал о ней, он отписывался, как, вероятно, делал уже не раз в подобных случаях.

Оля протянула письмо Ирине, сказала горько:

— Бросьте это в печку.