Велисарий не стал спорить по этому вопросу. Он сам видел один из борделей.

Римские солдаты, если мягко выразиться, не были самыми нежными людьми в мире. И слово «галантность» никто в здравом уме не стал бы с ними ассоциировать. Любой римский ветеран — а теперь они все стали ветеранами — проводил время в работающих для солдат борделях, заглядывая в дешевые публичные дома за несколькими минутами удовольствия.

Но сцена в там борделе была видением из кошмарного сна.

Кошмарного сна, от которого бы проснулся и Сатана, дрожащий и потрясенный. Длинные ряды женщин — вероятно девушек, хотя определить их возраст не представлялось возможным — лежали там, прикованные цепями и распростертые на тонких настилах.

Временами, судя по остаткам влаги, их поливали водой из ведра, чтобы немного отмыть. Все женщины были больны, у большинства появились пролежни, многие умирали, некоторые уже отправились на тот свет.

Нет, римские солдаты не были теми, кого в более поздние времена назовут «рыцарями без страха и упрека». Но у них имелась собственная твердая концепция мужественности, и это не была концепция сутенеров и садистов. Все женщины в борделях оказались или персиянками, или арабками, как и женщины, с которыми эти солдаты имели дело с тех пор, как начали кампанию в Персии. Многие римские солдаты женились на их родственницах. Среди персов после начала завоевания малва название Харк стало синонимично жестокости и зверствам. Их римские союзники — и часто друзья, как и мужья — впитали эту идею за прошедшие полтора года. Теперь, увидев правду собственными глазами, они отомстят за Персию.

«И, кроме того, они провели последние шесть месяцев, сражаясь против раджпутов, — задумчиво сказал Эйд. — Невозможно не перенять у них хоть сколько-то рыцарства, даже самому грубому драчуну, которого взяли в армию с ипподрома в Константинополе».

Взгляд Велисария упал на груду трупов в углу. Тело командующего гарнизоном малва лежало сверху. Велисарий сам положил его туда, пронзив мечом сердце, после того как враг не успел достаточно быстро, заикаясь, объявить о сдаче.

На мгновение Велисарий пожалел о том ударе меча. Он мог разооружить противника. Но спас его от камеры пыток.

Он отмахнулся от этой мысли. Сделал глубокий вдох и подавил ярость, кипящую где-то глубоко внутри. Это не время для ярости. Если уж ему самому достаточно трудно контролировать ярость, то что говорить о ментальном состоянии его войск.

«Эту ярость нельзя остановить, — подумал Велисарий. — Но ее обязательно нужно контролировать».

Он повернулся к военачальникам. Все они смотрели на него. С уважением, но прямо в лицо.

Велисарий заставил себя улыбнуться.

— Я не спорю по этому вопросу, Маврикий. Но если это выйдет из-под контроля, если люди…

— Не беспокойся об этом, — резко перебил Маврикий и покачал головой. Он показал на ряд выставленных на полке амфор. — Насколько мне известно, это — единственное оставшееся в Харке спиртное, которое не разлили по улицам. Чаще всего люди сами от него избавляются, даже до того, как им прикажут. Никто не хочет, чтобы кто-то из малва убежал, поскольку какой-то ублюдок оказался слишком пьян, чтобы их заметить. Что касается женщин…

Он пожал плечами. Кутзес спустил ноги со стола и прошелся к полке. Когда он начал снимать амфоры с полки и выбрасывать на ближайшую улицу, то сказал:

— Единственная проблема, полководец, заключается в том, что любая женщина в Харке, которой удалось не попасть в бордель — если она оказалась при гарнизоне или с каким-то офицером — бросается сегодня ночью на римских солдат.