А там послышался жуткий презрительный хохот. Хохот хозяина невольничьего каравана! Черт побери, не в ту сторону Лешка рванул, эх, кабы знать… От обиды выступили на глазах злые слезы…

— Взять его, — тихо приказал воинам работорговец. — Только осторожнее, не попортите. Парень, кажется, силен и ловок — такого можно хорошо продать. Что? Он ударил Мехмеда? Так тому и надо — не будет подставлять свою глупую рожу.

Со всех сторон гремели цепи — невольников снова разбивали в пары, навешивая на каждого вырубленное в лесной стороне бревно. А вокруг расстилалась голубая от трав степь, без конца и без края. Такое же безбрежное блекло-синее небо нависало над степью исполинским сверкающим на ярком солнце блюдом. В караване Хаимчи-бея кроме рабов были еще и верблюды, и запряженные волами повозки с товарами, видать, купец неплохо прибарахлился, скупая награбленное у воинов Улуг-Мухаммеда.

И снова путь, и обжигающие плети надсмотрщиков, и зной, и потрескавшиеся от жажды губы. Идти стало труднее — жарко, и многие пленники просто падали в обморок. Таких поднимали плетьми, а если не помогало — безжалостно рубили саблями. Как пояснил еще утром Ондрейка — работорговец получит хорошую прибыль, даже если дойдет всего одна десятая часть. Дерево — те бревна, что несли невольники — пожалуй, ценилось куда дороже жизни рабов.

Да уж, вот тебе и сон… Обходя зарубленного подростка, Лишка почувствовал, что его сейчас вырвет. И вырвало бы, если б было чем. Та черствая лепешка, что досталась рабам вчера, похоже, переварилась в животе без остатка.

— Вперед! Вперед, подлые собаки! — визгливо подгонял главный надсмотрщик — высоченный верзила в белом бурнусе. — И не вздумайте останавливаться, гнусные сыны Иблиса! Ибо тогда точно попадете в ад! Ха-ха-ха!

Надсмотрщик весело засмеялся над собственной шуткой. Лешка почувствовал вдруг, как бревно чуть вильнуло… а вот уже — и не чуть. Бредущего впереди Ондрейку явно шатало!

— Эй, эй, парень! — улучив момент, произнес Лешка. — Ты что? Плохо тебе? Шатает?

Отрок ничего не отвечал, но и так было видно: плохо. Да-а. Вот тебе и Кафа, вот тебе и сапожная мастерская, предприниматель чертов. Вот упадешь, живо вспорют саблей живот — да бросят умирать в жутких мучениях, истекая кровью. Как ту девчонку, как того старика, как… Нет уж, друг, держись!

— Слышь, Дюшка! — Лешка дождался, когда надсмотрщик отъедет вперед. — Ты обопрись на бревно… Ну вот, так, словно об стену… Как будет шатать — так и делай.

Невелика, конечно, помощь, но хоть что-то, другой нет. Иногда и не такой мизер спасает жизни.

Лешка почувствовал, что идти стало куда как трудней, еще бы! Он сейчас тащил груз как бы за двоих — за себя и за отрока, хорошо хоть тот весил не много. И все же было тяжело. И горячий пот затекал в глаза, и болели мускулы, а в горле давно уже пересохло, и каждый шаг давался с неимоверным трудом.

Мы верим, что есть свобода, —

тихо пел Лешка.

Пока жива мечта…

Песни «Арии», по сути, спасали сейчас ему жизнь. И не только ему.

Древние рощи полны голосов,

Шепота трав и камней…

А солнце жарило, палило, слепило, и сгоревшая на спине кожа отваливалась клочьями, а в голове шумело, как после хорошей выпивки.

К северу тянется дым от костров,

Враг рыщет в той стороне…

Казалось, прошло уже несколько суток, да что там суток — недель, а они все шли и шли.