Доктор весь покраснел даже. Все больные слушали; никто не болтал. Все глядели на меня.

- У меня двое детей, - сказал я.

- Довольно, - сказал доктор. - Дальше я знаю, что делать.

Доктор ушел, и я видел по походке, что прямо сейчас возьмется за дело.

Я не успел его остановить. Я боялся, что если подымется дело, то всплывет раньше времени, что я не Корольков, что я обманул местком, что и Осип обманщик, что я скрывшийся растратчик, кассир Никонов. Власти примутся за меня, увидят - дело темное, а пока суд да дело, Голуа улизнет, все равно ничего не заплатит. Я мучился весь день от этой мысли. Главное, я боялся подвести Осипа. Я не дотерпел до утра и поздно ночью просил вызвать ко мне доктора. Я сказал, что мне плохо.

Это было верно: я так ворочался от тоски, что разбередил себе все мои ломаные кости.

Доктор пришел сердитый и строгий. Он поправил очки и наклонился ко мне.

- Ну, в чем дело? - Он говорил шепотом, чтоб не разбудить больных.

Я стал говорить. Сначала сбивался, запинался. Мой шепот срывался, я говорил, говорил и сказал доктору все, все с самого начала, как со мной все это случилось, и про карты, и про растрату. Доктор ни разу не перебил меня.

- Все? - спросил доктор, когда я замолчал.

- Все.

- Ну вот что, Петр Никифорович, - меня первый раз за это время называли моим настоящим именем, - все это, Петр Никифорович, уладится.

Он говорил таким голосом, как говорят со знакомыми.

- Завтра я пришлю к вам моего приятеля, он адвокат.

XIII

Через три дня я узнал, что Голуа обязали подпиской о невыезде из города. Адвокат предъявил ему от моего имени иск в три тысячи рублей.

Я уже мог сидеть на постели. И вот раз сижу я на постели и жду, что ко мне придет следователь, чтоб снять с меня показания: я уж заявил, что я кассир Никонов, которого ищут. Но мне было легко. Я скорее хотел уж снять с себя то, что вот уж почти полгода висело над моей головой.

Мне сказали, что меня хотят видеть. Я поправился на кровати и сказал:

- Просите, пожалуйста.

Я услыхал мелкие, звонкие шаги по плиточному коридору. У меня - я не понял почему - заколотилось сердце.

Вошла жена; за руку она вела Наташку. Я видел, что она ищет глазами по койкам и не узнает меня. А у меня сдавило грудь, и не было голосу крикнуть, позвать их.

И вдруг Наташка со всех ног бросилась ко мне.

- Папа! Папочка!

Жена меня не узнала, потому что я был сед, сед как лунь, как видите.

Это Осип, Осип через школу нашел моих, и он понемногу, "валиком", рассказал им все, как со мной случилось и где я.

Потом меня судили, приговорили к году условно. Голуа уплатил мне две тысячи. Да, а вот крив на правый бок я так и остался.