– Ты потеряла мать, я – отца, так что мы на равных.

– А вот и нет, у меня еще и брата украли.

Йозеф уделял дочери много внимания и каждый вечер читал ей сказку, она любила волшебные истории средневековой Богемии о храбром принце и заблудившейся принцессе, фее-лягушке и призрачном коне. «Еще одну», – просила Хелена, но Йозеф не соглашался: «Тебе завтра рано вставать!» – укутывал ее одеялом, целовал и гасил свет.

– Спокойной ночи, родная, и пусть тебе приснится хороший сон.

– Спокойной ночи, Йозеф, до завтра.

– Все-таки странно, что ты называешь меня по имени.

– Людвик тоже никогда не говорит «папа» – только «Павел».

– Но ведь я никуда не делся и очень хочу, чтобы ты звала меня папой!

Хелена отвечала: «Ладно, папа» – и продолжала обращаться к нему по имени. Йозеф смирился с причудой дочери, и больше они к этой теме не возвращались.

Никто – кроме Хелены.

Те, кто тут жил, ненавидели бесконечные зимы и серые, лишенные солнца дни. Кроме нее. Даже резкий северо-восточный ветер, заставлявший прятаться диких кабанов и волков, не мог разогнать плотные облака. В ту зиму выпало так много снега, что лишенные корма животные умирали от голода.

Забытая богом долина на границе Богемии и Моравии отличалась от окружающего мира. Никто здесь не опасался соседей – в мертвый сезон их попросту не было. Жителям казалось, что Прага находится на другом конце света. Весной счастливые денечки заканчивались, в долину возвращались больные, их родственники, медсестры и посетители, и люди снова начинали прятать глаза и старались не говорить лишнего. Ненастье не желало отступать, и старые крестьяне божились, что такого ужасного марта не было лет тридцать. Если так пойдет и дальше, повторится 1937 год: земля не отмерзнет и урожай либо вовсе погибнет, либо будет ничтожным.

Тем хуже для Плана.

Зима 1966 года оказалась чудовищно суровой: дорогу заносило шесть раз, телефонная связь надолго отрубалась. Ледяной ветер дул день и ночь, терзая людей, скотину и лесных зверюшек. Йозеф не желал выходить на мороз, но Хелена заявляла, что одна не пойдет. Он протестовал, просил оставить его в покое, говорил, что в свои пятьдесят шесть имеет право оставаться в тепле, сидеть в кресле, читать, курить трубку или дремать у камина, в крайнем случае – жарить сосиски на открытом огне, она в ответ кричала: «Прекрати ворчать, как старый брюзга! Я должна подышать, неужели ты отпустишь меня одну… Что будет, если я встречу черного волка или медведя или поскользнусь?»

Хелена каждый раз придумывала новую страшилку, и Йозеф подчинялся, надевал три свитера, заматывал шею двумя шарфами и ужасно злился, видя, как улыбается дочь. «Эта девочка всегда добивается своего!» Снегопад прекратился, дорогу расчистили, и они совершали двухкилометровые прогулки – вниз от санатория к деревне, между сугробами, не встречая на своем пути ни людей, ни машин.

Снег в Каменице никогда не бывал белым, а их прогулки напоминали скорее борьбу с собой, чем наслаждение природой.

Йозеф все время рассказывал Хелене о прогулках у озера Блан и походах в ущелье Диосаз, сначала она пыталась заставить его забыть Париж, Шамони и Алжир, потом отступилась. Хелена надеялась, что с годами раны отца затянутся, но ошиблась. Йозеф не хотел выздоравливать, он говорил о прошлом, потому что воспоминания делали его счастливым, прогоняя горечь и печаль. Такие воспоминания подобны крепкому спиртному, которое сбивает с ног, кружит голову и помогает забыться. Человек не выбирает воспоминания, их можно душить и гнать от себя, но они возвращаются, не спрашивая разрешения.