В такие минуты его не следовало тревожить.

Йозеф бродил по музею своей памяти. Стоял у костра на алжирском пляже, слушал дьявольскую цыганскую гитару, бередящую душу аккордами, или волшебный голос аккордеона, возвращался на танцевальную дорожку в заведении Падовани, отвечал на кошачью улыбку Марселена, сидящего на эстраде кабачка на берегах Марны, кружил в нескончаемом вальсе сияющих улыбками девушек.

Он закрывал глаза, раскачивался, терял равновесие, пытался вызвать в памяти лицо Вивиан, но вспоминал только ее острые каблучки и крутые кудряшки. Он ощущал аромат мимозы, слышал хрипловатый смех Нелли, смотрел в ее дерзкие зеленые глаза, а потом все затмевало застывшее лицо Кристины.

Йозеф не знал, откуда берется этот стойкий, назойливый запах апельсиновой цедры, но понимал, что он пребудет с ним вечно.

Этим вечером на улице не было ни одной живой души.

В Праге, Брно и повсюду в стране люди сидели по домам, рестораны и театры не работали. Случайные туристы изумлялись – что за катастрофа обрушилась на столицу, куда подевались все люди? – и от греха подальше возвращались в гостиницы в надежде, что хоть там их кто-нибудь приветит, но ожидания оставались тщетными.

Вечером 13 марта 1966 года в Любляне, в финале чемпионата мира по хоккею должны были сойтись в схватке команды Чехословакии и СССР. Отдельные везунчики собирались смотреть телетрансляцию, остальные, читай – подавляющее большинство населения – соберутся у радиоприемников. Да уж, этот матч обещал стать особенным. Национальная сборная была «священной коровой» для всех болельщиков страны. Даже для зловредных словаков…

Хоккейные фанаты пережили несколько дней абсолютного, незамутненного счастья, когда сборная Чехословакии разгромила восточных немцев, а следом за ними – поляков. Из сострадания к спортсменам братских социалистических стран иных комментариев, кроме спортивных, никто не делал, однако, как пошутил Людвик, каждый гражданин испытал невероятное счастье, граничащее с сексуальным наслаждением. После победы над американцами и канадцами (пусть и с незначительным перевесом) чехи впервые с незапамятных времен ощутили незнакомое смятение. Многие не понимали, что заставляет их чувствовать себя марксистами в играх с американцами. Против шведов чехи ничего не имели, но сражались за победу, как львы, чтобы встретиться в финале с «русским людоедом» и выпотрошить его, вырвать глаза, обескровить, медленно и со вкусом расчленить, разрезать тупым ножом на тысячи маленьких кусочков и оставить подыхать в страшных муках.

Никто, разумеется, не обсуждал сию заманчивую программу, но все об этом мечтали.

Йозеф не просто не любил хоккей – он его презирал и называл спортом тупых лесорубов, но этим вечером ощущал трепет и необычное возбуждение и ни за какие коврижки не пропустил бы этот матч.

Йозеф прибавил шагу и поторопил дочь:

– Ну что ты плетешься, мы пропустим начало!

– Не обязательно говорить по-французски, когда мы вдвоем.

– Этот бездельник Карел снова не почистил ступени! – недовольно пробурчал Йозеф. – Кто-нибудь обязательно упадет…

Он несколько раз ударил каблуком тяжелого ботинка по наледи и вошел в дом.

В большой гостиной санатория собралось не меньше ста человек, столы сдвинули в сторону, а стулья и кресла выставили в ряд перед телевизором. Тут был весь персонал, редко сходившийся вместе, пришли члены кооператива, мэр, учитель и секретарь партячейки с женами, детьми и друзьями. Многие сидели на полу, другие стояли и были счастливы, что оказались у единственного на много километров вокруг экрана.