Квартирная хозяйка стояла и еле сдерживала, улыбку.

— Ну, что-жъ, покуда у меня не будетъ вашего прошенія, Кренделькова, я вамъ ничѣмъ помочь не могу, — сказала барыня. — Но вы все-таки считайте себя ужъ обслѣдованной. Показанія ваши я запишу въ мою записную книжку и ужъ сама сюда больше не пріѣду, ни отъ себя никого не пришлю. А сапоги для вашего сына вы получите. Я васъ вызову къ себѣ повѣсткой.

— Много благодарны вами, барыня, — кланялась Марья. — Вамъ Богъ заплатить, что вы не оставляете сиротъ. — Но нельзя-ли, барыня, и за уголокъ, благодѣтельница, за меня заплатить? Всего два рубля…

Марья была уже смѣлѣе. Видя снисходительность барыни, она наклонилась, чтобы поцѣловать ея руку, но барыня быстро спрятала руки за спину, тогда Марья приподняла голову и чмокнула барыню въ плечо. Барыня повела носомъ и строго взглянула на Марью.

— Вы водку, Кренделькова, пьете. Отъ васъ водкой пахнетъ, — проговорила она.

Марья смутилась, покраснѣла, но тотчасъ-же нашлась и отвѣчала:

— Нѣтъ, барыня, что вы! Точно что я сейчасъ выпила малость отъ сосѣдки, именинницы., а только это не отъ меня самой пахнетъ. Это отъ ногъ, сударыня… Я ноги натираю водкой, потому что у меня, ваше превосходительство, ревматизмъ въ ногахъ… Только водкой и спасаюсь. А пить — зачѣмъ-же?..

— Ну, смотрите. Будьте осторожны. Мы завѣдомо пьющимъ людямъ не помогаемъ.

— Боже избави, барыня… Что вы… Это отъ ногъ. За уголокъ-то, барыня, можно разсчитывать получить?

— Нѣтъ, нѣтъ. Что-нибудь ужъ одно: или сапоги, или за уголъ. Вы просите сапоги — сапоги и получите. Да наконецъ вы у меня и на замѣчаніи… Этотъ глазъ… Этотъ запахъ… Вѣдь я не могу провѣрить. Дайте мнѣ гдѣ-нибудь къ столу присѣсть, чтобъ я могла въ записную книжку записать, — обратилась барыня къ квартирной хозяйкѣ.

— Въ кухню, ваше превосходительство, пожалуйте, — засуетилась Анна Кружалкина. — У меня тамъ столъ чистый… Сейчасъ только съ мыломъ и пескомъ вымыла.

— Ко мнѣ, барыня, пожалуйте въ уголокъ, — приглашала Марья. — У меня тоже есть столъ…

Обѣ женщины повели барыню изъ комнаты Охлябиной. Сзади слѣдовалъ лакей, за лакеемъ Охлябиха.

— А мнѣ-то, сударыня, какъ-же быть? — заунывно спрашивала Охлябиха. — Я дѣвченонкѣ сапоги просила, а махонькому мальчику фуфаечку и чулочки.

— Получите, получите. Ваша просьба можетъ быть уважена. Я вызову васъ къ себѣ повѣсткой, и вы получите отъ меня билетъ на полученіе изъ лавки сапогъ, фуфайки и чулокъ.

— Нельзя-ли, благодѣтельница, и мнѣ чулки въ придачу къ сапогамъ для мальченки? — клянчила Марья. — Вѣдь какіе холода-то стоятъ.

— Хорошо, хорошо. И эта просьба ваша можетъ быть удовлетворена.

Барыня подсѣла въ кухнѣ къ столу, кинула изъ бархатнаго ридикюля изящную сафьянную книжечку съ золотымъ обрѣзомъ и стала въ нее записывать показанія Марьи.

— Кренделькова… — говорила она, записывая. — Вдова… живетъ въ углу… Трое дѣтей… невоздержна… Давно вы вдовѣете, Кренделькова?

— Я-то? Да ужъ лѣтъ десять, сударыня, — отвѣчала Марья и потупилась.

— А кто былъ вашъ мужъ?

— Да онъ разное… Больше поденно на работу ходилъ. Фабричный, сударыня, пишите: фабричный.

— Хорошо.