И поэтому ничью публикацию без моего разрешения не признаю законной и ни за кем – издательских прав.
Я это – с твёрдой, чистой совестью заявлял, это именно так и было. В начале апреля радовался появившимся отрывкам из «Корпуса» в литературном приложении к лондонской «Таймс», их передавали по Би-би-си: поплыли, в добрый путь! И не додумался, лопух, что это с экземпляра, который Личко в Англию продал, – это публикация, анонсная к книге.
Публичное моё заявление, напечатанное в «Монде», потом даже и в «Литгазете», было ясно, твёрдо – и как бы его криво толковать? Ведь знали: я не сделал ни одного вынужденного заявления под давлением властей – как же было не поверить и этому? Однако солидное английское издательство не посчиталось с прямыми словами автора и нашло сговорчивого адвоката – а тот быстро, в начале мая, уже и отпустил «Бодли Хэду» грех: можно с заявлением автора из-за «железного занавеса» не считаться и печатать. Хуже: «Бодли Хэд», в противоречие мне, публично заявил, что их издание – авторизованное (то есть как минимум разрешённое автором). То есть значит: Солженицын врёт, он сам нам дал. Тем они – подсовывали советскому КГБ прямое основание меня обвинить, советской прессе – меня травить, – и только ради коммерческой выгоды, оттягать мировые права на рукопись от своего соперника «Мондадори». («Мондадори» в Италии и «Дайел» в Штатах тоже в это время печатали «Корпус» со случайной рукописи, но не плели позорной небылицы, что у них от меня полномочия, не имея своих коммивояжёров со своим спектаклем.)
А изображённое перед Можаевым раскаяние Личко было коротким. Воротясь из Москвы в Чехословакию, он написал Бетеллу, что Солженицын, конечно, не мог дать письменного документа (на границе захватят! – но зачем же было ездить ко мне с договором?), однако «одобряет все поступки» Личко, лучше знающего европейские условия, и если сам Солженицын будет перед Союзом советских писателей публично отрекаться, то на Западе – не обращать внимания, публиковать и 2-ю часть «Корпуса», и «Олень-шалашовку» – таковы, мол, инструкции автора. (Объяснить его корыстью? – так ничего ему по договору не перепадало, как я потом в Цюрихе узнал. Вообразить его моим самым преданным другом, который лучше меня о моих книгах хлопочет? – с чего бы? – в сталинские-то годы Личко – завотделом прессы при ЦК Чехословакии…)
А издательству и лорду-посреднику больше ничего и не нужно. И Бетелл с Бургом бешено, в несколько месяцев, прогнали перевод обеих частей «Корпуса». (Но, к моему удивлению, все потом говорили: перевод совсем не плох.)
Тем августом 1968 Личко приехал в Лондон и присягнул на Библии (от коммуниста для строгих англичан это было уже верным доказательством), что имеет на всё полномочия. Заодно продавалась-покупалась и пьеса.
Да уж печатали бы как книжные пираты. Нет, они хотели одолеть соперников за счёт безопасности автора.
Ещё в каком-то году Бетелл приезжал в Москву и через того же Можаева добивался со мной видеться. Я тогда – и имя его слышал первый раз, ничего о нём не знал, и конечно отказался. (А он потом заявил в Англии: именно эта поездка и убедила его, что он действовал в интересах автора.)
Узнал я эту историю только в Цюрихе, в конце 1974, и написал Бетеллу гневное письмо. Он не снизошёл мне отвечать. А у меня не было сил разбираться с ним (да все мысли мои были уже – в ленинских главах).
Там у них возник небольшой, но очень предприимчивый клубок: Бетелл – шил юридический чехол для «Ракового корпуса», Бетелл с Бургом его переводили, Бург с Файфером взялись писать мою биографию, это мог быть ходкий товар; с ними тесно сдружился Зильберберг, снабжавший их информацией (слухами) о моей частной жизни, рядом же был и Майкл Скэммел, тоже затевавший мою биографию и самовольно печатавший куски моей лагерной поэмы, заимствуя из самиздатской статьи Теуша, – эта компания поспешных «биографов» жаждала взраститься на моём имени. |