Прошло полгода – в сентябре Ольга Карлайл снова приехала в Советский Союз, и Ева свела нас на квартире у «Царевны» (Наталии Владимировны Кинд). Для прикрытия встречи собрана была компания, Ольга села в центре, посреди комнаты, держала нога за ногу, по американской привычке высоко, навыстав, поражали никем в Союзе не виданные её какие-то особенные белые чулки с плетёными стрелками; как будто жили у неё в разговоре не руки, а ноги, будто она выражала себя не мимикой лица, не жестами рук, а этими ногами в белых стрелках. Мы с Ольгой вышли на балкон и поговорили минут двадцать, ещё опасаясь, чтобы не слышали нас с верхнего или нижнего балкона. Это был 11-й этаж, заливь огней Юго-Запада Москвы простиралась перед нами, огненный мир высоких домов, неразличимо – наш или американский, два мира сошлись.

Меня рвали вперёд крылья борьбы – и я ждал за минувшие полгода уже больших результатов, уже почти накануне печатания! С удивлением услышал я, что «так быстро дела не делаются». Это у американцев не делаются?! у кого же тогда? Оказывается, она в Штатах не решилась заключить контракт с издательством без полной от меня гарантии, что «Круг» не появится самопроизвольно. – Да как же я такую гарантию могу дать, если «Круг» уже ходит в самиздате? Сам я – никому, кроме вас, не дам, твёрдо, и ваше издание всегда призна́ю. А вот не надо было вам полгода зря терять, обидно.

По сути – она ничего нового мне не сказала в сравнении с мартом, только то было видно, что теперь осознала весомость «Круга» и «Корпуса». Тем более энергично я убеждал – толкать! скорей! Я не мог понять: а почему ж они эти полгода даже не переводили? (Это уже Ева мне потом объяснила, опять: «так дела не делаются», на Западе никто не станет начинать работу без аванса, без финансовой прочной основы. Как странно было слышать это нашим ушам, привыкшим к безкорыстному и даже головоотчаянному стуку самиздатских пишущих машинок. Эти на каждом шагу «сколько?» – не прилеплялись, не переплетались с нашим привычным.)

Мне, нам, здесь – тогда невозможно было вообразить, насколько несовместимы наше жертвенное, безоглядное прямодушие – и недоверчивый, оглядчивый, въедливый западный юридизм. Но, познакомясь с ним на деле, можно, спустя время, представить обстановку вокруг американского издательства. Вот Ольга Карлайл привезла машинопись романа и заявляет, что имеет от меня устные полномочия печатать именно у них в «Харпер энд Роу». Однако она, очевидно, сообщает и что текст романа захвачен КГБ, и есть первые признаки движения «Круга» в самиздате. Естественное опасение издательства: так может, машинопись утечёт и ещё каким путём? – и достанется другому издательству – и те перехватят темп? Так прежде всего нужен адвокат – пружина американской жизни! И круг осведомлённых, сверхобусловленных лиц – Томаса Уитни и Гаррисона Солсбери – пополняется двумя юристами: один от издательства «Харпер», – так надо иметь своего и Карлайлам? – и в дело входит адвокат Курто. Мне никогда не пришлось его видеть, но вот как Карлайл описала его позже печатно: вызывает образы с Уолл-стрита, мир частных фондов, капиталовложений; никогда не занимался ничем, близким литературе; плотный, преуспевающий, радостный, стремление к успеху, подозрение к контрагентам и клиентам, сам весь новый, и портфель блестящий, автомобиль огромный.

И вот в эти доверенные, сочувственные, нежные руки вкладывает внучка русского писателя судьбу другого русского писателя, придавленного. Не удивительно, если Курто вполне безразлична и литературная и политическая суть дела, а усматривает он только: что находится в безпомощном движении какая-то материальная ценность и можно хорошо на ней заработать.