На горной вершине росла пальма, а рядом с ней — грушевое дерево, растерявшее все листья, искривленное и больное, напоминающее слепого старца, что очутился во вражеском стане. В чем же смысл этой приходящей откуда-то оттуда печали? Может, это тайная шифровка, присланная теми, кто умер, но некогда жил на этой заболоченной земле, кто не сдается, не перестает тосковать, и даже сейчас, как заметил Азария, они дышат рядом с нами, прозрачные и тихие, и упорно требуют своей доли, и не отпускают тебя, и если ты не уйдешь сейчас, сию же минуту, то никогда не уйдешь туда, где тебя, возможно, ждут, но не станут ждать бесконечно, и тот, кто опоздает, опоздает.

Ионатан сказал:

— Оставь на секунду арабчиков вместе с твоим Священным Писанием. Ты помнишь, Уди, когда мы были вот такими маленькими, ветер приносил из деревни Шейх-Дахр запах дыма от их очагов, где пеклись лепешки… Ты помнишь, в темноте, когда мы оставались в нашей общей детской кибуцной спальне, после отбоя, после ухода родителей, после того, как выключали свет, мы лежали под одеялами, и не могли заснуть от страха, и боялись признаться друг другу, до чего же нам страшно, а в восточное окно влетал ветер и приносил этот дым — крестьяне в деревне жгли хворост, смешанный с сухим козьим пометом… Такой арабский дым, и лай их собак, долетающий издалека, а порой их муэдзин начинал завывать наверху минарета…

— И сейчас тоже. — Римона произнесла это не совсем уверенно.

— Сейчас?

— Верно, — подтвердил Азария, — и сейчас слышится издали какое-то завывание. Возможно, кто-то прячется там. А мы вышли, не взяв оружия.

— Индейцы! — возликовала Анат.

— Есть и ветер, — сказала Римона, — и запах дыма, но я почти уверена, что это дым нашего костра, который ты, Азария, развел для нас.

Анат же предложила:

— Может, кто-то хочет курицы? Тут осталось немного. Еще есть два апельсина. Иони, Уди, Азария, если кто-то хочет, пусть ест, а кто сыт и устал, может положить свою голову нам на колени. Времени достаточно.

Из путешествия по склону холма Уди вернулся не с пустыми руками: между валунов нашел он ржавую оглоблю, обрывки кожаной упряжи и лошадиный череп, пугающе, словно в злорадной улыбке, скаливший желтые зубы. Все это должно было украсить лужайку перед его домом, придав ей свойство, которое Уди любил обозначать словом «характерность». Он даже задумал провести раскопки — не сегодня, а когда удастся пригнать трактор, — чтобы извлечь из земли на старом, заброшенном кладбище скелет, который можно будет укрепить стальной проволокой и поставить на лужайке — пусть работает пугалом, отгоняет птиц, удивляя и зля весь кибуц.

Иони вспомнил сон, виденный им нынешней ночью. Утром, когда Римона рассказала ему, что снилась ей черепаха, умеющая взбираться на стену, он собирался поделиться с ней: «Римона, я видел еще более странный сон…» Но в тот момент ему не удалось припомнить ничего, кроме мертвого араба, и, только когда Уди заговорил о пугале, а Азария сказал: «Будь осторожен, Уди! Как бы одна из птиц, которых будет отгонять твое пугало, не оказалась душой умершего араба да не выклевала тебе глаза», только тогда вдруг вернулся к нему сон, и Иони вспомнил, что во сне происходило.

А было так: я занял естественную позицию на склоне холма, в удобной выемке меж базальтовыми валунами; с этого места открывается отличный вид на фруктовый сад, равнины, холмы, что напротив, на вход в ущелье. Я получил четкий приказ — открыть огонь по сирийским коммандос, которые все еще шастали в округе. Воздух был жарким, пропыленным, пропитанным слабым запахом жженых колючек и застарелого кала.