Девочка молча смотрела на него громадными голубыми глазами. Волосы, распушенные по узким плечикам, казались сотканными из лунного света. В ее упорном взгляде было что-то смущающее. Мэттью выпрямился и посмотрел вокруг в поисках дворецкого или кого-нибудь из слуг, кому можно было бы перепоручить Сару. Но поблизости никого не оказалось, и тогда он присел перед девочкой на корточки, собравшись продолжать расспросы. Сара как будто ждала этого, потому что сразу закинула ручонки ему за шею, безмолвно предлагая взять ее на руки. Мэттью так и поступил, но когда рука коснулась маленьких босых ступней, заметил вдруг, что они совершенно окоченели.

— Что же ты стоишь тут без туфель? — спросил он удивленно. — Нужно всегда их надевать, иначе простудишься.

Девочка только крепче обвила его шею руками и опустила голову в сгиб шеи, как делала всегда. Тонкая прядь волос, совсем светлых и по-детски тонких, коснулась щеки Мэттью, почему-то заставив сердце стесниться. Ситон направился к детской, миновал Виолу, крепко спящую в большей комнате, и тихо прошел в маленькое уютное помещение, отведенное Саре. Он опустил ее на ковер в изножье кровати и сделал движение подняться, но детские ручки не позволили ему высвободиться. Голубые глаза (Господи, до чего же громадные!) уставились ему в лицо, быстро наполняясь слезами.

— Папа… — произнесла девочка одними губами, дотронулась поцелуем до его щеки и снова положила голову в сгиб плеча.

Жестокие тиски сдавили грудь Мэттью, не давая дышать. Граф посадил Сару на колено и начал покачивать, словно баюкая, потом уложил в кроватку. Он не торопился покинуть детскую, с горечью спрашивая себя, кто из них более одинок сейчас, Сара или хозяин дома.

Мэттью не мог бы сказать, как долго оставался с ребенком, просто сидя рядом и легонько прижимая его к себе. Он так ни разу и не шевельнулся, пока сон не сморил Сару. И даже тогда, приняв более удобную позу, капитан продолжал сидеть, глядя на нее.

Наконец Мэттью встряхнулся, повел затекшими руками и выпрямил ноги. Подоткнув одеяльце вокруг спящего ребенка, он направился было к двери, но приостановился и обернулся. Как это было бы, подумал Мэттью, как это могло бы быть — иметь ребенка от Джессики? Как мог бы обернуться их брак, если бы она, его жена, не предала его так подло?

Теперь Мэттью уже не был уверен, что когда-либо хотел завести ребенка, но вдруг сообразил, что прошлой ночью, в момент их исступленной страсти, могла быть зачата новая жизнь. Как мог он быть так неосторожен? Ведь после всего, чему граф оказался свидетелем, откуда появится уверенность, что ребенок родится от него, а не от другого?

Тоска переливалась в нем, как горькое и тяжелое вино, она шевелилась и пульсировала, словно нечто живое и страшное, но Ситон сделал титаническое усилие, и томительное ощущение начало меркнуть. Это был первый шаг к бесчувствию, которое граф сознательно культивировал всю свою зрелую жизнь, шаг к пустоте, которую он по глупости заполнил чувством к женщине.

Проходя мимо комнат Джессики, Мэттью бросил на дверь мрачный взгляд, но не остановился.

Всю ночь Джессика прометалась по постели без сна, раздираемая тревогой. На рассвете ей наконец удалось заснуть, и хотя это был беспокойный сон, длился он куда дольше, чем ей хотелось бы. Услышав шорохи в спальне, вошла горничная Минерва (занявшись Сарой, Виола предпочла переложить на ее плечи многие из своих обязанностей). Заправляя постель, девушка, по обыкновению, щебетала понемногу обо всем, но на этот раз Джессика едва ее слышала. Она была обессилена физически и опустошена морально — и при этом взвинчена. Мысли ее вертелись только вокруг Мэттью и непонятного гнева, переполнившего его по возвращении из Биконсфилда. Джессика не могла даже предположить, как муж поведет себя, услышав о выходке Дэнни.

Одеваясь, женщина чувствовала себя точно избитой после того, что случилось ночью.