Зарислава только и уплетала за обе щёки. Прав был воевода — проголодалась: лесными ягодами не насытишься. Съела почти всё, что принесла ей добродушная женщина, а как набила нутро, в сон так и потянуло. Слипались ресницы, обомлело распаренное тело, облачённое в чистую одежду, и казалось, что и назад до постели не дойти.

Однако стоило покинуть истопку и выйти на воздух свежий под небо, силы то и прихлынули. Уже глубокая ночь настала, звёзды сияли ясно, подмигивали. Выбеленный лик месяца прорезал тьму над крышами теремов. Здесь, на задворках, было особенно тихо, только стрекотали кузнечики, да ухали совы и филины, пролетающие над княжеским двором. Напомнили родной дом. Так и казалось, что за частоколом лес простирается, но Зарислава знала, что за стенами разливается река, по которой и днём, и ночью глухой ходят ладьи торговые.

«Вот бы на Торгу побывать», — подумала мечтательно она.

Не стала себе лгать, хотелось примерить платки красные да ткани богатые, сродни как у княжны Радмилы, но быстро опомнилась. Монет-то у неё да кунов и в помине не было, а на лотках, поди, товар задаром не раздают. Зарислава одёрнула себя — к чему ей наряжаться? Для кого? Это всё баловство да капризы бабские. Хорошиться она ни перед кем не собирается.

Благиня вышла на порог предбанника скоро, плотно затворив за собой дверцу — теперь там будут париться духи. Вместе женщины спустились во двор, и Зарислава поднялась по лестнице, вернувшись в светёлку, в которой дотлевала лучина. Почти впотьмах травница прошла к постели своей, опустилась на взбитую перину и утонула в облаке пуховом. После ночей под открытым небом да на твёрдой земле постель такая блажью показалась.

Благиня задула тлеющий огонёк, прошептала тихо:

— Доброй ночи, — и тихонько пошла обратно к выходу, скрипя половицами. Как только дверь за ней затворилась, Зарислава осталась в гудящей тишине — после шумного дня, голова не сразу успокоилась, и всё слышались голоса посадских, воеводы да Пребрана. Вон он какой — наглый да неспокойный, а смотрит как? Того и гляди дыру протрёт, а всё же приятно и тепло отчего-то. Зарислава заулыбалась в темноте и тут же себя укорила, обвинив в простоте душевной и глупости несусветной. Эдак каждый будет улыбаться ей, а она — млеть при каждом случае. Поди не пятнадцать годков, чтобы краснеть, как малина, двадцать четвёртая зима прошла. В её годы девки уже по шестому чаду рожают.

Зарислава некоторое время лежала в кромешной темноте недвижимая, прислушиваясь к сопению и ровному дыханию. Челядинки так и не проснулись, не услышали возвращения, видно и впрямь устали за день от суеты дворовой, спали без задних ног.

Вынырнув из-под одеяла, Зарислава протянула руку, нащупывая суму поясную. Нашарила пальцами прохладное дерево, стараясь не шуршать излишне, выудила из мешка чура, что дала ей матушка в дорогу. Прижала его к груди и сомкнула ресницы — сразу согрелась.

"Как там матушка?"

Но не успела Зарислава погрузиться в думы тоскливые о доме, как в углу одна из челядинок зашевелилась. Травница быстро отвернулась к стенке, прикрыла глаза, притворившись, что спит. Снова раздался шорох, а потом всё стихло.

Зарислава некоторое время лежала, напрягая слух, но потом расслабилась, и мысли начали плавать, как мухи в скисшемся молоке. Она подумала о Гориславе. Яд его утягивает в Навь, выстоит ли дух воина, коли встал на тропу мира нижнего? На сердце сделалось пасмурно и туго. Начала рассуждать про себя — пусть ялыньские и вольным народом слывут, но если падёт волдаровское княжество, степняки поползут с юга, и тогда бежать им придётся с обжитых мест. И что могло ужасного случиться, так это необходимость примкнуть к какому-нибудь княжеству под защиту и стать людьми подневольными, с трудов своих отдающими дань воеводам да князьям.