Уж на что сгодится ей Бенигна, жена Бирона, герцогиня Курляндская, а и то к её словам приклонила ухо Екатерина. Бирона освободил ещё Пётр Третий, и тот с семьёй, женой и двумя принцами, Петром и Карлом, приехал из Ярославля в столицу. Бенигна пожаловалась как-то в узком кругу, что ей, несмотря на все её заслуги и тяготы перед Россией, даже орден не пожаловали.

Екатерине донесли, что герцогиня желала бы орден Андрея Первозванного. Императрица поусмехалась в душе, посмеялась над претензиями старой одряхлевшей Бенигны, серой мышки, как называла её Анна Иоанновна, да не пропустила этих слов.

Торжественный вечер, на котором Бирон был удостоен чести видеть императрицу и принести ей свою преданность, кончился вовсе не обычно. Екатерина сама повесила на плечо Бенигне Андреевскую ленту, и герцогиня до того расчувствовалась, что пролила слёзы умиления и благодарности.

Екатерина посмеялась над этой серой мышкой и снова призадумалась о своей поездке.

В России Бирона ненавидели. Его считали душителем и грабителем и справедливо презирали за жадность и крохоборство. Однако там, в Курляндии, где он был провозглашён герцогом, сохранились о нём самые лестные воспоминания, несмотря на двадцатилетнее отсутствие и ссылку сначала в Пелым, а потом в Ярославль.

Титула у него никто не отнимал, но польский король ухитрился посадить на курляндский стул своего сына, Карла Саксонского. Карла ненавидели сами остзейцы, не терпели его и поляки. Диплом на владение Курляндией ему выдали, но неподписанным. Сейм никак не хотел такого соседа, а Карл куражился — он и не думал подписывать условия, продиктованные ему курляндцами. Поскольку лютеранин Карл не собирался оставлять свою веру, ему предписывалось не открывать кирок и лютеранских церквей, воспитывать наследника в духе протестанском, не взимать податей и налогов, не требовать контрибуций. Да и много ещё было условий. Карл тянул, отказывался подписывать кабальные договорённости, а сам тем не менее жил в Митаве, всего в сорока пяти вёрстах от Риги.

Пётр, вернув Бирона, решил отобрать у него герцогское звание и передать управление принцу Жоржу, этому большеногому дяде и его, и Екатерины. Екатерина ещё тогда, при жизни Петра, рассудила, что дядя, несмотря на своё родство в России, всё-таки генерал прусский, тянуть будет в сторону Фридриха, и кому же нужен такой сосед? А уж умница Фридрих не замедлит усилить своё влияние на большеногого принца.

Бирона Петру удалось уговорить, да вовремя убрали императора Орловы.

Бирон всё ещё герцог, и Екатерина решила посадить его на курдяндский стул. Правда, условия поставила жёсткие: дозволить свободное и беспрепятственное отправление греко-российской веры в Митаве и защищать имеющиеся в княжестве греческие монастыри, церкви и духовенство, российским купцам нималого затруднения не чинить, ниже каких пошлин не брать, но оказывать всяческую благосклонность и вспоможение, российскую почту, которая наперёд сего из Риги через Митаву в Мемель ходила, установить по-прежнему, никакого участия ни прямым, ни посторонним образом с неприятелями российской империи не принимать, хлеб и прочие произращения в те гавани и места, кои с российскою империю не в дружбе, не вывозить, российские магазейны, заводимые по востребованию обстоятельств, дозволить, российским войскам проход свободный иметь и беспрепятственный, если нужда востребует российским полкам давать квартиры...

Много ещё условий ставила Екатерина Бирону и хвалила себя в душе, что дело это она проводит, как справедливое и бескорыстное.

В уме держала заветную мечту Петра Великого — присоединить Курляндию с её тремястами вёрст по незамерзающему морю к России. Но удалось это ей только в 1795 году.

Бирон не мог и помыслить, что судьба вознесёт его так после приговора — казнить и четвертовать. Теперь он старательно прятал свою радость, боясь сглазить, боясь надеяться на удачу.