Будимиров спорил со всеми сразу — и с Григорием, и с Магдалиной, и с Колотыгиным, подбирал аргумент за аргументом, пытаясь отогнать непрошеного гостя — Гурского, и не мог: видел улыбающегося графа. Его школу не закончил — отец считал: науки делают человека лодырем и болтуном, а чтобы молоть языком, вовсе не нужно столько лет просиживать портки! Сам отец состоял при общественных амбарах, куда ссыпалась часть урожая с графских полей, должен был выдавать всем поровну, а если возникали конфликты, ловко умел отбрить односельчан, не стесняясь в выражениях.

Чего это папаша вспомнился? И граф торчит перед глазами: «Я так хочу, чтобы ты учился! Разве тебе неинтересно? А может, тебя кто обидел? Давай я с тобой одним позанимаюсь».

Зачем граф загнал его в сопливое детство?

Нужно что-то ответить Колотыгину, а он не знает что. Проще всего разыграть перед Магдалиной привычный спектакль всепонимания и всепрощения, а потом — в расход! И нечего Магдалину посвящать в сугубо мужские дела!

Почему же двойная игра сегодня не получается?

Тишина — странная, словно сейчас произойдёт взрыв. Воздух — тугой.

Выручил Ярикин. Видимо, наконец, сообразил, глава государства не в себе, и, хорошо зная годами отработанные спектакли, заговорил елейным тоном:

— Конечно, можно подождать десяток лет и посмотреть, чья выйдет правда?

Будимиров кивнул и, пробиваясь сквозь преграду, образовавшуюся между ним и Колотыгиным, спросил:

— Ну, допустим, правы вы, каким-то чудом вам досталась власть, что вы сделаете прежде всего?

— Дам каждому возможность выбора, свободу, детям верну детство, да мало ли что?!

— И, знаете, чего добьётесь? — спросил насмешливо Будимиров. — Разгула преступности, беспредела мафии, пьянства, озверения, всё это сопутствует так называемой демократии. Народ не умеет быть свободным, он или разнузданная толпа или, если его направляет жёсткая рука, — организованная сила.

— Мы с вами одно и то же видим настолько по-разному и настолько на разных языках говорим, что, похоже, вы правы, не сумеем друг друга понять. — Колотыгин мельком взглянул на Магдалину. — Конечно, на первых порах проявиться могут и отрицательные явления, естественные в переходный период, но главная установка — человек — очень скоро всё расставит по своим местам. Может, и десяток лет…

— За этот десяток лет, — перебил его Ярикин, — вы со своей организацией много чего разрушите из того, что создали мы!

— Неизвестно, кто и что разрушает, — тихо сказал Колотыгин. — У каждого своя роль в истории. Вы губите страну, а нам в этот трагический период, может, свыше предначертано: сохранить живой душу нашего…

— Хватит! — не выдержал Будимиров игры. — По-моему, вы перешли все границы. Это я гублю страну?!

Магдалина встала и вышла из кабинета.

Будимиров любил сложные ситуации, любил находить выход из них. А сегодня — ни тропки в лабиринте, ни просвета. И не понять, что тут, в его цитадели, происходит?

Магдалина вовсе и не бежит от него, ничего не стоит догнать, а он едва ноги переставляет. Зовёт её, просит остановиться, но слова его тихи, она не может услышать их.

Нет ни государства, ни могущественного Ярикина, способного перемолоть любое непокорство, ничего и никого на свете нет, лишь эта невесомая невиданная птица, улетающая от него.