– Подумать только! – охнул Баскервиль, глядя вслед удалявшемуся Клейтону. – На этот раз вы действительно сунулись не в свое дело, лорд Уэстморленд! Я не успел вам сказать – его светлость терпеть не может, когда герцогиня выезжает без него.

– Совершенно верно, – широко улыбнулся Стивен. – Терпеть не может.

Поездка в Гренд-Оук, на которую обычно уходило четыре часа, сейчас заняла лишь три с половиной – поистине рекорд, особенно если учесть, что Клейтон даже не заехал домой переодеться и отправился в путь прямо от дверей клуба. Уитни живет у его матери! У матери, черт возьми! Единственный человек на свете, у которого, кажется, должно было хватить здравого смысла немедленно отправить жену в Клеймор к мужу! Его собственная мать участвовала в заговоре и спокойно смотрела на невыносимые терзания сына!

Карета остановилась перед ярко освещенным домом матери, и Клейтон вспомнил, что та сегодня дает прием. Он не желал встречаться с родственниками. Ему нужна жена! Кроме того, он и не подумал захватить с собой вечерний костюм!

Он испытывал непреодолимое искушение предстать перед матерью и бросить ей в лицо обвинение в предательстве, а уж потом отправиться на поиски Уитни. Но делать этого он не собирался – время дорого.

– Добрый вечер, ваша светлость, – поклонился старый дворецкий.

– К дьяволу! – ответствовал его светлость, отодвигая словно громом пораженного слугу и поспешно направляясь к гостиной, где уже толпились приглашенные.

Казалось, сегодня здесь собрались все до единого родственники. Но Уитни не было. Однако Клейтон заметил мать, и когда та, лучезарно улыбаясь, направилась к сыну, тот одарил ее взглядом, исполненным такого ледяного недовольства, что Алисия остановилась как вкопанная. Клейтон же повернулся и направился к парадной лестнице.

– Где моя жена? – грозно спросил он у горничной в верхнем холле.

Клейтон нерешительно помялся у указанной двери, сжимая ручку замка. Сердце бешено колотилось от страха и облегчения. Он понятия не имел, что скажет Уитни, увидев его, и что может он сам объяснить ей. Но в этот момент самым главным было оказаться рядом и наслаждаться созерцанием жены.

Открыв дверь, Клейтон тихо переступил порог. Уитни сидела спиной к нему в большой медной ванне. Над ней стояла горничная с махровой салфеткой и мылом. Клейтон не двигался, зачарованно глядя на жену, умирая от желания подойти и стиснуть ее в объятиях, голую и мокрую, отнести на постель и войти в глубины этой соблазнительной плоти, забыв обо всем. Однако он чувствовал себя недостойным говорить с ней, не то чтобы коснуться. Он и был недостоин. Дважды за то время, что они знали друг друга, он проявил к ней такую звериную злобу, на которую прежде не считал себя способным. Боже! Уитни носит его ребенка, а он ни разу не удосужился спросить, как она себя чувствует! Как могла эта худенькая девочка вынести тяжкое бремя его бесчеловечной жестокости и при этом не возненавидеть мужа, как он того заслуживает?!

Клейтон глубоко прерывисто вздохнул.

Кларисса подняла голову, увидела хозяина, который направлялся к ванне, засучивая на ходу рукава, и зло сверкнула глазами. Она уже открыла рот с очевидным намерением высказать все, что думает о его светлости, и не важно, что тот носит титул герцога, однако Клейтон успел опередить ее, повелительно указав на дверь. Горничная нехотя вручила ему мыло и салфетку и вышла, не сказав ни слова.

Клейтон с мучительной нежностью намылил спину Уитни, стараясь делать это как можно осторожнее.

– Как хорошо, Кларисса, – пробормотала Уитни, когда намыленная салфетка скользнула по ногам. Обычно Кларисса предоставляла госпоже мыться самой, но последнее время так волновалась и тревожилась за нее, что Уитни уже привыкла к этим не совсем обычным услугам.

Розовая, со сверкающими каплями душистой воды, Уитни поднялась и ступила из ванны на коврик.