В других обстоятельствах он с самого начала устроился бы там. Смотрел бы на ворота Арсенала. Размышлял бы о краденых львах. Рандаццо хорошо знал его историю. Бываливремена, когда оттуда, из-за скрывавших военную верфь зубчатых стен выходил настоящий флот. Флот достаточно мощный, чтобы держать в покорности все восточное Средиземноморье. Флот, наводивший страх на императоров. Флот, при появлении которого богатые горожане и купцы открывали сундуки с сокровищами, чтобы золотом откупиться от венецианских пиратов.

   Пиратство и воровство. У местных это в крови. Не вытравишь, тот, кто это отрицает, глупец или лицемер.

   Комиссар проковылял к ближайшему столику, тяжело рухнул на стул, дождался кофе и граппы, глотком осушил стаканчик я добавил в чашку шепотку тростникового сахара.

   Трое сидевших неподалеку бизнесменов с интересом наблюдали за ним. Пошли вы к черту, подумал Рандаццо. До него доносились обрывки их разговора. Язык немного напоминал его родной венето.

   От хорватов теперь некуда деться. Они везде, куда ни глянь в развлекательном бизнесе, в подпольной торговле наркотиками в контрабанде. И отделить законопослушных бизнесменов от преступников с каждым годом становилось все труднее.

   Комиссар саркастически усмехнулся:

   – Салют!

   Самый здоровый из хорватов поднял стакан с пивом.

   Рандаццо хотел было добавить парочку выражений покрепче, но передумал.

   – Как вас называть? – спросил один. – Отец? Брат? Как?

   Комиссар молча посмотрел на них. В его понимании хорваты в большинстве своем были мусором. Подонками. Приспособленцами, перебравшимися в соседнюю страну в расчетена легкую наживу и готовыми облапошить первого встречного. Он выпил еще граппы.

   – Наверное, из тех молчунов, – обронил тот, что сидел к нему ближе всех. – Слишком занят общением с Господом.

   Его сосед, с физиономией выдры, рассмеялся:

   – Я бы сказал, что он слишком занят общением с бутылкой. И тем, что у него на тарелке. Ты за это заплатил, отец? Брат, сестра или дядя? Как там тебя?

   Никакого уважения. Ни к кому и ни к чему. Еще одна причина, почему он презирал хорватов.

   – Я плачу за все, – ответил Рандаццо, стараясь говорить по возможности твердо. – В том числе и за шваль вроде вас.

   Теперь он видел их яснее. Один, здоровяк, постарше, другие помоложе. Комиссар окинул взглядом пустую площадь.

   – Лаваши! Мальпьеро! Где вы, черт возьми? Как надо, так вас мет?

   – Ну вот еще. Полегче с выражениями, – укоризненно заметя здоровяк.

   – Где эти гребаные…

   Комиссар не договорил и заглянул в ресторан. Никого. Не было даже наглеца-официанта. Площадь обезлюдела. Пустые окна. Закрытые двери. Только неподвижные тряпки на растянутых между домами бельевых веревках. Никого. Только он, хорваты и старые каменные львы.

   Рандаццо потянул носом воздух. Воняло тухлятиной – августовский ветерок приносил запахи со стороны Арсенала, у ворот которого плескалась буро-зеленая вода канала.

   Здоровяк поднялся. Стряхнул с брюк крошки. Допил пиво.

   – Знаешь, по-моему, хуже ничего и быть не может служитель церкви, божий человек – и так матерится. Ест, пьет набивает брюхо, а полмира между тем голодает.

   Он посмотрел на Рандаццо, потом кивнул в сторону ресторана:

   – Там, откуда мы, люди только мечтают, чтобы так есть.