— О чем думала?

— Да о том, что были бы у тебя лекарства да еды вдоволь, ты бы мог поправиться.

— Возможно, но ты же сама знаешь…

— Я могу достать денег.

— Ты?

Голос у Викториты стал хриплый, будто у пьяной.

— Да, я. Молодая женщина, даже самая уродливая, кое-чего стоит.

— Что ты говоришь?

Викторита была очень спокойна.

— То, что слышишь. Ради того, чтобы ты выздоровел, я готова пойти в любовницы к первому встречному — были бы у него деньги.

Пако слегка зарумянился, ресницы у него задрожали; Викторите стало немного не по себе, когда Пако сказал:

— Как хочешь.

Но в глубине души Викторита почувствовала, что любит его еще сильней.

— Успокойтесь, сеньора, я заплачу за бутылки.

— Попробовал бы не заплатить! Неужели мне из своего кармана выкладывать! И разве в этом суть? А какой переполох поднялся! А посетители как напугались! А какое это производит впечатление, когда все летит кувырком? А? Разве за это заплатишь? Кто мне за это заплатит? Скотина! Первейшая ты скотина, как есть красный, нахал ты этакий да еще сутенер! Сама я виновата, давно надо было донести на всех вас! А еще я им нехороша! Где глаза твои были? О какой шлюхе размечтался? Жеребячья ваша порода! И ты такой, и все прочие! Ничего вокруг себя не видите!

Консорсио Лопес, бледный как полотно, пытается ее успокоить:

— Это несчастный случай, сеньора, я же не нарочно.

— Я думаю! Еще не хватало, чтобы ты это сделал умышленно! Это уж было бы полное безобразие! Чтобы в моем кафе, перед самым моим носом, такой дерьмовый работник, как ты, колотил мое добро просто так, потому что ему, видите ли, так вздумалось! Да, последние времена наступают! Это уж я точно знаю! Только вы этого не увидите! Вот придет конец моему терпению, и я всех вас спроважу в тюрьму, одного за другим! Тебя первого, паскуда ты несчастная! Еще скажешь, я с вами плохо обращаюсь? Да будь у меня такой зловредный характер, как у вас…

Когда скандал был в полном разгаре и все в кафе, приумолкнув, настороженно слушали крики хозяйки, в зал вошла высокая полная женщина не первой молодости, но хорошо сохранившаяся, довольно смазливая и одетая несколько кричаще. Села она за столик прямо напротив стойки. При виде ее у Лопеса и вовсе кровинки в лице не осталось. Марухита за эти десять лет превратилась в пышную, цветущую, холеную, пышущую здоровьем, уверенную в себе женщину. Каждый, кто встретил бы ее на улице, сразу бы определил — деревенская богачка, счастливая в замужестве, сытно ест, тряпок вдоволь, привыкла всеми командовать и делать, что ее левой ноге вздумается.

Марухита позвала официанта:

— Мне, пожалуйста, кофе.

— С молоком?

— Нет, черного. Кто эта женщина, что так кричит?

— Наша хозяйка, хозяйка кафе.

— Попросите ее подойти ко мне, скажите, я прошу оказать такую любезность.

У бедняги официанта задрожал в руках поднос. — Что, прямо сейчас чтобы подошла?

— Да. Скажите, пусть придет. Я ее прошу.

Официант с лицом осужденного, идущего на казнь, приблизился к стойке.

— Лопес, налейте чашку черного. Простите, сеньора, мне надо вам что-то сказать.

Донья Роса обернулась.

— Чего тебе?

— Не мне, нет, это вон та сеньора просит вас.

— Какая?

— Вон та, с кольцом, вон она смотрит сюда.

— Она меня зовет?

— Да, велела позвать хозяйку, не знаю, что ей нужно, похоже, какая-то важная дама, на вид богачка. Сказала мне — скажи, мол, вашей хозяйке, чтобы она оказала любезность подойти ко мне.

Донья Роса, нахмурив брови, подошла к столику Марухиты.