Человек год за годом создает себе положение, и наконец у него есть прочное место, свой собственный мирок, в котором цифры слушаются его беспрекословно, а счетные книги открывают ему свои тайны, и служащие в банке говорят ему: «Доброе утро, мистер Смит», — и жизнь у него уютная и разумная. Потом вдруг, откуда ни возьмись, является какой-то проходимец и, перелистав торговый справочник, выбирает случайно контору «Твигга и Дэрсингема», приходит на улицу Ангела, — и через какие-нибудь шесть месяцев опрокидывает все, словно карточный домик, не зная и не желая ничего знать о каком-то Смите… А Смит бессилен, с ним никто не считается. Сидишь себе спокойно, кончаешь работу и вдруг — бац! Какое ему дело, что по Сити-роуд ходят трамваи, и кондуктора берут плату за проезд, и всем запрещается курить или плевать в вагоне под угрозой штрафа? Что пользы ему от Сити-роуд, от того, что ее освещают фонарями, и открывают магазины, и посылают полисменов, чтобы они ходили взад и вперед? К чему платить налоги, и бриться, и менять воротнички, и ходить к врачам и дантистам, и читать газеты, и голосовать, если такое может случиться в любую минуту? О Господи, к чему все?

Немолодой, измученный человек сидел в трамвае, погасшая трубка дрожала под седоватыми усами, морщины на лице еще как будто углубились. Он смотрел сквозь очки на знакомую панораму Северного Лондона, но не видел ничего. Взор его был прикован к дикому порядку вещей, в котором он ничего не мог понять. Он дрожал не от страха, а от возмущения. Все годы его преследовала и держала в постоянном страхе мрачная тень, грозившая всем освещенным уголкам его жизни. Теперь огни погасли, тень надвинулась. Он сидит в этой тени, трамвай ползет сквозь нее. Вся дорога в Сток-Ньюингтон в тени. Он боялся этой тени, пока у него было что терять. Теперь он потерял все. Через неделю-другую ему, старику, придется начинать сначала — и это в такое время, когда сотни молодых гонятся за работой, рады служить за десять шиллингов в неделю!.. Хорошего мало! Это было его привычное выражение, оно первое пришло ему сейчас на ум, и он все время мысленно повторял его с подчеркнутой выразительностью.

— Хорошего мало, — сказал он себе, выходя из трамвая. — Хорошего мало, — твердил он, пока шел к Чосер-роуд. — Хорошего мало.

Он уныло подумал, что на Чосер-роуд его, конечно, не ждут так рано. Вошел в переднюю. Дома веселье было в полном разгаре. Можно было подумать, что кто-то только что получил большое наследство. Из гостиной доносился сильный шум, в столовой был свет. Он выбрал столовую и, войдя, застал здесь Джорджа, который возился с радиоприемником.

— Кто это у нас? — спросил мистер Смит.

— Нашествие Митти, — сказал Джордж с легким юмором. — Я сбежал от них сюда. Надоели. Между прочим, этот Митти занял у меня соверен и не отдает. Неприятный тип. — Он вдруг внимательно посмотрел на отца: — Что-нибудь стряслось, папа?

— Ты нашел работу, Джордж?

— Нет еще. Сегодня я уже думал, что клюнет, но место оказалось нестоящее. Завтра утром пойду к одному парню, у которого большой гараж на Стэнфорд-Хилл. А что? У тебя с деньгами плохо?

— Да. Похоже на то, что не позже как через две недели я буду безработным, а ты понимаешь, что это значит.

Для Джорджа это не было такой трагедией, как для его отца, — не только потому, что Джордж был гораздо моложе, но и потому, что отношение к жизни у него было совсем другое. Он жил в новом мире, где у человека сегодня есть заработок, а завтра нет, где никто не станет тратить годы на то, чтобы «упрочить свое положение». Тем не менее у этого мальчика было достаточно воображения, чтобы понять, что переживает отец.