Моя собственная тоска вернулась с прежней силой. Похороны и наступление нового года — не слишком хорошее сочетание. От болеутоляющих препаратов, которые я принимала, мое мышление было затуманено и мои чувства были как бы оторваны от действительности. Мне нужна была компания. Мне хотелось света, и шума, и хорошего обеда где-нибудь в городе, со стаканчиком доброго вина, и приятной беседы о чем-нибудь, кроме того, как кто-то умер или был убит. Я всегда пытаюсь представить себя как независимое существо, но теперь-то я вижу, как быстро привязываешься к людям.

Я ехала домой, надеясь, что Дэниел снова появится. С ним никогда не знаешь, что будет. В этот день, когда он завершил нашу семейную жизнь, он не оставил даже записки. Он не любит, когда люди злятся или обмениваются взаимными упреками. Он говорил мне, что его угнетает общение с расстроенными или пребывающими в депрессии людьми. Его стратегия заключается в том, чтобы дать людям возможность самостоятельно справляться с неприятностями. Я видела, как он поступает таким образом со своими родственниками, со старыми друзьями, с девушками, которые его больше не интересуют. Однажды он исчезает и может пропасть года на два. К этому времени вы уже и не помните, что вас так разозлило.

Иногда, как в моем случае, остается какой-то след былого гнева, и тогда Дэниел считает это непонятным и необъяснимым. Сильные чувства пропадают, когда занят тем, что ищешь что бы сделать. Просто уже нечего сказать. Впрочем, раньше он был столь безразличен ко всему, что бороться с ним было так же продуктивно, как пытаться отучить кошку оставлять лужи на ковре. До него просто не доходило. Для него ярость других не имела смысла. Он не видел никакой связи между своим собственным поведением и теми последствиями, которые оно вызывало. Что у него получалось действительно хорошо, так это играть. У него была легкая душа, воздушная, изобретательная, неустанная, нежная. Джаз, фортепьяно, секс, путешествия, вечеринки — в этом он был великолепен… Пока ему не надоедало, конечно, или пока он не наталкивался на выступающую поверхность действительности, и тогда он исчезал. Я никогда не умела притворяться, так что он меня многому научил. Я вот только не уверена, что мне это действительно нужно уметь.

Машина Дэниела была припаркована прямо перед моим домом, я же нашла себе местечко только через шесть домов от своей квартиры. Дэниел стоял, облокотившись на крыло автомобиля. Возле его ног стоял бумажный пакет с двойными ручками, из которого высовывался батон французского хлеба, словно бейсбольная бита.

— Я думала, ты уже уехал,— сказала я.

— Я поговорил со своим другом. Похоже, я смогу задержаться еще на пару дней.

— У тебя есть где жить?

— Надеюсь, что да. Здесь недалеко есть один мотель, там вот-вот должна освободиться комната. Какие-то ребята выезжают.

— Это хорошо. Ты можешь забрать свои вещи.

— Заберу, как только буду точно знать.

— Что это? — спросила я, указывая на батон. Он посмотрел на батон вслед за мной.

— Пикник,— сказал он.— Я думал еще, что поиграю на пианино.

— Ты давно ждешь?

— С шести,— сказал он.— Как ты себя чувствуешь? Выглядишь неважно.

— Я чувствую себя паршиво. Давай войдем. Надеюсь, у тебя там есть вино. Я бы употребила его по назначению.

Он оттолкнулся от машины, помахивая сумкой, последовал за мной через калитку. Мы сидели на полу в гостиной Генри. Дэниел купил двадцать пять церковных свечек и расставил из в разных углах, так что в конце концов у меня было ощущение, что я сижу в середине именинного пирога. У нас было вино, паштет, сыр, французские булочки, холодный салат, малина и пирожные. Я вытянулась на ковре, предаваясь мечтам, навеянным вкусной едой, а Дэниел играл на фортепьяно. Дэниел не столько исполнял музыкальные произведения, сколько открывал их, вызывая мелодии к жизни, пуская их через несколько тональностей, вышивая, украшая музыкальную ткань.