— Что с тобой? — спрашивает Данаки, — ты молчишь уже целых пять минут. Может, ты мечтаешь о какой-нибудь красотке? Они должны быть без ума от твоей отрешенности. Нет, мне кажется, ты что-то задумал этакое… Ну расскажи, будь другом. — Одновременно он думает о чем-то таком странном, что рождает в Леонте непонятное слово — пиролагния. Ему отчего-то кажется, что оно имеет отношение к Мариам. Связь эта, тонкая и неясная, осознается с такой эмоциональностью, что он сразу и определенно верит в нее. Ему кажется, что она подсказана рубиновыми вспышками на небосводе.

Внезапно раздается громкое шипение. Море и берег с пальмами опрокидываются и вертятся, как стороны вращающейся монетки. Шипение нарастает и взрывается в небе многоцветной розой.

— Я нанял двух китайцев! — радостно кричит Данаки. — Это настоящие петарды!

Розы разрастаются так, что кружится голова.

— О-о-о!.. какое блаженство! — Данаки размахивает руками. — Ты представить себе не можешь, что значит для меня огонь — это наслаждение, это сильнее вина, это сильнее любой женщины!!!

Леонт с беспокойством поглядывает на приплясывающего Данаки — вряд ли сам он способен на такие чувства.

— Когда я был пожарным… — кричит Данаки, — я возрождал его каждый день! А-а-а!!! Это моя стихия! Так бы все и жег! и жег! Пуф-пуф-пуф-ф-ф-ф!!! Дай быстренько спички.

— У меня нет… — говорит Леонт.

— Как нет! — кричит Данаки, не отрывая глаз от фейерверка. — В заднем кармане!

— Ах да… пожалуйста.

— Как божественно! — Заходясь и оскаливаясь, Данаки валится на колени и пытается поджечь траву. — Ты совсем ничего не понимаешь! Страсть! Огонь! Серафимы!.. — Руки его трясутся.

Он копается под кустом, и Леонт вдруг с удивлением видит, что Данаки сыплет на голову тлеющие стебли, а пепел нюхает с таким обожанием, словно обнимает в борделе самую пахучую девицу. Кажется даже, что он что-то молниеносно запихивает в рот.

— Что ты жуешь? — с тревогой спрашивает Леонт.

— Не мешай, — отвечает Данаки, делая глотательное движение. — Это блаженство! Хочешь попробовать? Голова идет кругом.

Глаза его воровато поблескивают.

— Нет, уволь…

— Хоть чуть-чуть. Тебе понравится. Я знаю, ты должен в этом разбираться…

— Я не питаюсь грязью.

— Ты ничего не понимаешь. Когда тебя продирает до позвоночника… Когда в тебе дрожит и вибрирует каждая жилочка, каждый нерв…

От Данаки дурно попахивает, а лицо вымазано сажей. Уши у него болтаются, как у слона.

— У тебя странная логика, — констатирует Леонт. — Не пойму только, к чему бы?

— Ты ведь не хочешь унизить меня, правда? — Данаки распрямляется, держа в руках пучок травы. Голос его переходит на шипящий тембр. — Съешь! Мы вдвоем с тобой познаем суть наслаждения! Это ворота в иной мир, иные горизонты. Стоит сделать так, и "бах!..", и ты уже там — похоже на катапульту, безземелье-е… ш… ша-ша-шшш…

Его пошатывает.

— Отстань!

Леонт, делая шаг назад, слышит:

— Не заставляй меня применять силу, — и видит, что в левой руке Данаки поблескивает бритва.