А над головой сияли сотканные из сокровищ Шехерезады, изо всех богатств Лувра и Эрмитажа причудливейшие созвездия, словно сказочный волшебник разметал все богатства земли по непроницаемому бархату ночи, разметал и высветил каждую грань.

Вспомнил: когда-то в наш гарнизон приезжал знаменитый гипнотизер-манипулятор. Выступая в доме офицеров, он пригласил на сцену всех желающих. Поднялся и я, признаюсь, с твердым намерением не поддаваться! Гипнотизер шептал: у вас закрываются глаза, тяжелеют веки, вы засыпаете:.. Маэстро делал пасы… Мне стало смешно и мысленно я произнес: вот хрен тебе! Спи сам!

— Не мешайте работать, — сказал маэстро мне строго, будто услышал непроизнесенные слова, — быстренько сойдите со сцены. — И мне пришлось вернуться на свое место в зале. Кажется, я был даже горд тогда.

Именно — тогда.

А теперь я просто не понял, что случилось: неожиданно звезды заскользили куда-то вправо и начали исчезать. На кабину ринулись косматые облака.

Откуда? «Собери» стрелки, — приказал я себе. Но стрелки не желали подчиняться, они безумствовали и никак не «собирались».

Все я вроде знал, все до последней крошки как будто понимал, вес сто раз растолковывал другим и вот… коварное очарование ночи подловило меня, загипнотизировало и теперь, кажется, убивало.

Поглядел на высотомер. Шесть тысяч метров. Время еще есть. Надо первым делом уменьшить скорость. Убираю рычаг управления двигателем до упора, но скорость почему-то не делается меньше. И высота продолжает падать — пять восемьсот… пять двести… Что показывает авиагоризонт, понять невозможно.

Где-то на трех тысячах метров решаю: надо катапультироваться, ждать больше нечего. Так велит здравый смысл, но…

Катапультироваться? А зачем? Чтобы потом, на земле писать и писать объяснительные бумаги, доказывая — я не верблюд: не делал в полете того, этого, а исполнял инструкцию вот так и этак. Мне не будут верить, заставят снова и снова переписывать объяснительные бумаги, а сами, тем временем, начнут перебирать все случаи проявленного мной неподчинения, каждую попытку иметь собственное мнение, мои дерзости. И тут уж ничего не упустит замполит. У него все пойдет в строку — до увольнительных механику Миненко включительно… А для начала, так сказать, береженого бог бережет, меня отстранят от полетов.

Так стоит ли катапультироваться, если потом не летать? Жить, понятно, охота. Но не зря, наверное, не склонный к лирическим преувеличениям, наш Батя сказал однажды:

— Летчики не погибают, то — брехня, просто они иногда не возвращаются из полета.

Высотомер показал две тысячи метров… тысячу семьсот… почему-то я еще медлил. Сразу, как-то вдруг ужасно захотелось пить. И тут я увидел над головой тускло поблескивавшую сиренево-черную полосу. Не сразу сообразил — или это Волга? — Волга в слабой оторочке ночного тумана выглядела именно так, но почему над головой?

Высоты оставалось девятьсот метров.

Пока сознание фиксировало эти последние метры, руки сами обернули самолет вокруг его продольной оси — из перевернутого положения в нормальное, осторожно подвинули рычаг управления двигателем вперед.

Высота еще упала — шестьсот метров, четыреста, и тут снижение, наконец, прекратилось. Торжествовать у меня не было времени: осторожно крадучись, набирая высоту, я скосил глаз на стрелку радиокомпаса. Аэродром лежал впереди и справа, подсказала стрелка. Поглядел на топливомер — керосина не бог знает сколько, но дойти до дому должно хватить.

Из-за сильных грозовых засветок на локаторе маршрутные полеты той ночи толком прослежены не были.