— Мы кадрами механизаторов занимаемся, — как бы извиняясь, замечает председательствующий, — до инженеров МТС включительно.

— Но с автомобилями я имею дело всего шесть месяцев, товарищи, а трактора близко в жизни не видел. Посудите сами, какой из меня сельский специалист? Прикажете, понятно, я подчинюсь, поеду, но ведь года не пройдет, как спросят: что, извините, за дураки прислали нам такого механика? — Тут я показываю пальцем на себя, — так что давайте серьезно подойдем, товарищи — командиром звена, штурманом — с удовольствием и с гарантией!

— Это вам надо через управление кадров Министерства гражданской авиации действовать. Мы поддержим… На этом — все. Благодарю. Раскланиваюсь. Расстаемся, кажется, к взаимному удовольствию.

Было уже поздно. Возвращался домой под звездами. Думал: летал и все было понятно — от моего взаимопонимания с машиной, от нашей если угодно, приязни, в конечном счете только и зависело, хорошо или не очень хорошо живется. Немножко везенья, понятно, требовалось, какая-то доля удачи. А от окружения всегда можно оторваться и уйти на высоту. Пусть не навсегда, хоть на время, а там за облаками никакого политеса, была бы техника пилотирования на уровне и голова на плечах…

Как жить, — спрашивал я себя, — теперь вот как? Мне было неуютно на земле, пожалуй, и боязно даже, не доставало уверенности в себе. Все пытался представить, сообразить, к чему бы прислониться? По непонятной ассоциации вспоминаю о Чкалове. Самый популярный, самый знаменитый летчик довоенной поры приехал к нам в аэроклуб. Он был в ту пору живой легендой. О его полетах, о его выходках на земле рассказывали совершенно невероятные истории. Не стану врать, будто я помню его речь слово в слово, но вот что прочно осело в памяти — основательность каждого его жеста и всего облика Чкалова. Неторопливая речь его, проникавшая в душу, вселяла уверенность: раз надо — смогу. Вот бы с кем посоветоваться.

Но его нет в живых. И сегодня я много старше, чем был Чкалов в свой последний морозный день на земле, когда переохлажденный двигатель не развил оборотов, и машина, потеряв скорость, рухнула на окоченевшую землю.

И вообще, жить надо своим умом.

Только всегда ли это возможно — «по уму», по толковому расчету, чтобы все получалось взвешенно и сбалансированно. Человек тем и отличается от машины, что ему свойственно увлекаться, переживать, чувствовать, творить несуразное.

Пока добирался из райкома до дому, решил: поеду в Горький, точнее — в Василево, на родину Валерия Павловича Чкалова. Для чего?

Ни для чего определенного, не буду прикручивать сюда миф об Антее или что-нибудь еще в таком духе. Еду, потому что еду.

10

«Леша, а еще хочу спросить: не знаешь ли, куда Ефремова загнали? Вспоминаю его часто — правильный мужик! И чего только Щусев, где только мог, обязательно ему гадил?

Давеча ездил в наш бывший полк с ансамблем. Дали там шороху! Стал расспрашивать про наших стариков, представь, — никто и ничего! Только и выяснил, что Тюрин (помнишь звонаря?) в полковниках. Служит еще, находится при округе..

А в полку даже фотографии в ленинской комнате из более позднего периода. Вроде бы нас в полку вообще никогда не было. Все-таки малость обидно это…

Если услышишь что про Ефремова, напиши обязательно…»

Небо над бывшим Василевым, родиной Чкалова, куда я приехал по утру, показалось большим, прохладным и черт знает каким высоким, особенно если смотреть с волжского обрыва.