Изменить размер шрифта - +
Мы пойдем.

Поблагодарил за угощение. И в коридоре, уже одевшись, сказал:

— Заявки изложите письменно и пришлите в комитет.

Любопытно, что, когда мы очутились на улице, Свиридов ничего не сказал о назойливых просьбах Блинова. Я решил извиниться за его бесцеремонность, — сказал, что виновато тут вино, а во всех других случаях Андрей очень деликатный и тактичный человек. На что Свиридов заметил:

— Ничего. За рюмкой частенько и решаются многие важные дела. Блинов не себе просит. Он мужик вятский, а я их знаю. Своего не упустят.

Андрей Дмитриевич мне потом сказал:

— Все наши просьбы председатель удовлетворил. И дал нам дополнительные мощности на Калининском полиграфическом комбинате.

Меня спросил:

— Давно ты с ним вот так… в приятелях?

— Да нет, Андрей Дмитриевич. Случайно выходили вместе из комитета, и вот, решили заглянуть к тe6e.

— Ладно, ладно, Иван. Молодец, что не рекламируешь дружбу свою с председателем. Но я все вижу, я мужик тертый и всякий нужный мне предмет под землей разгляжу. Председатель — это, брат, не шутка. Я к нему за день перед тем на прием пошел, — так меня в очередь поставили, через неделю обещали к нему пустить, а тут смотрю — сам пожаловал. Нет, это великолепно! Пусть больше дает нам бумаги, материалов, выделяет лучшие машины…

— Но я против того, чтобы вот так, дома. за столом…

— Ах ты, наивный человек! Да если выпьешь как следует, тут язык сам безо всякого контроля вертится, тут уж не до церемоний.

Как-то мы со Свиридовым снова шли по улицам зимней Москвы, и я снова предложил зайти к Блинову. Николай Васильевич не пошел. Он красочно, с театральной интонацией в голосе представил, как бы нас принял Блинов: «Во, скажет — повадились!..»

Тесные, дружеские отношения со Свиридовым соединяли нас многие годы, — я и сейчас, бывая в Москве, звоню ему на квартиру, приглашаю к себе. Но он никуда не идет. А в последнее время уж не изъявляет желания и встретиться, — не зовет и к себе. И почти всегда говорит заплетающимся языком.

Его рано проводили на пенсию, примерно в то же время у него умерла жена, прекрасная женщина — Лариса Николаевна. Видимо, жизненные катаклизмы усилили его тягу к пьянству, — он теперь много времени посвящал поискам вина, выстаивал в длинных очередях и на чем свет ругал нас с Угловым — за нашу борьбу за трезвость. Бывало, позвонишь ему, а он ворчит:

— Это вы… наделали делов… Сдалась вам эта борьба за трезвость. Кто хочет пить, он и будет пить. Это уж так… А вы принялись статьями и книгами гвоздить правительство. Вот и стоим… в очередях.

Мне так и хочется сказать: не хлеб же это, не молоко, — можно бы и не стоять, но только думаю об этом и не говорю.

Я переехал на жительство в Питер и звоню ему все реже. Предлагал определить его в группу отрезвления, но он обиделся: «Что я тебе — алкоголик?..» Недавно я приехал в Москву и позвонил ему. Он был совсем пьян. Сказал:

— Иван! Я уже не тот Свиридов. Нет человека, вышел весь…

Я сидел у телефона и не знал, что могу сделать для товарища, для человека, который еще недавно всем нам, знавшим его, работавшим под его началом, светил таким мощным умом. заражал нас волей, цельным, завидным характером. Больше двадцати лет он был председателем Госкомиздата России и сколько сделал хорошего, полезного, важного. Во многих городах построил современные полиграфические комбинаты, вывел наше русское, российское печатание книг, их качество и художественное оформление на уровень лучших европейских печатных фабрик. При нем была решена давняя, казавшаяся неразрешимой проблема — печатание нужного числа школьных и институтских учебников, — они теперь издавались в изобилии и строго по плану.

Быстрый переход