И разумеется, во время этого допроса следователь по важнейшим делам коснулся опознания Маруфа Гаянова, которое, напомним, следователь областной прокуратуры Южный проводил 11 августа по фотографии последнего. Тогда Маруфа опознали Галя Голикова и Антонина Шевелева. Ну как «опознали»… Это Южный написал в «протоколе предъявления», что опознали, а Краснов, хорошо зная все ужимки и специфические приёмчики своих коллег по прокурорскому цеху, обоснованно усомнился в этом опознании. Поэтому и завёл разговор об этом с Галей и услышал от девочки такие слова: «Я считаю, что гражданин этот несколько похож на гражданина, похитившего Лиду, но это не он. Сходство между ними очень незначительное».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот вам, дорогие сыщики, и Маруф Гаянов в роли основного подозреваемого. Было отчего Краснову крепко задуматься.

9 сентября Краснов добрался до Грамолина, точнее, до документов, вышедших из-под его пера. Следователь по важнейшим делам не мог не обратить внимание на беспомощный в профессиональном отношении акт судебно-медицинского исследования тела Риты Ханьжиной, представленный Грамолиным органам следствия 5 июля 1939 г. Надо понимать, что судебно-медицинский эксперт производит вскрытие умершего человека не из простого любопытства и желания посмотреть, что там внутри, а с целью выявить и сообщить следственным органам ориентирующую для проводимого расследования информацию.

В Советском Союзе в 1929 г. были приняты «Правила судебно-медицинского исследования трупов», которые формализовали процедуру вскрытия и предписали перечень действий судмедэксперта при работе с телом и отдельными органами (взвешивание, обмеры, производимые разрезы). Акты СМЭ, подписанные Грамолиным, весьма условно следуют этим «Правилам…» и составлены совершенно произвольно. Такое ощущение, что эксперт руководствовался сугубо личными предпочтениями – про это напишу, про другое не стану, тут увидел, а вот сюда смотреть не буду. Трудно сказать, чем объясняется такое отношение Грамолина к должностным обязанностям, то ли эксперт позволял себе употреблять спиртное в рабочее время, то ли просто не считал себя скованным какими-то формальностями. (Кстати, внимательный читатель мог обратить внимание на то, что после приезда из Москвы в последней декаде августа Краснова и Брагилевского вскрытие Ники Савельева проводил Борис Борейко. Трудно отделаться от ощущения, что московские визитеры настояли на том, чтобы поручить вскрытие другому специалисту, поскольку сомневались в компетентности Грамолина. Правда, автор считает необходимым подчеркнуть, что это чисто интуитивная догадка – документов, подтверждающих её, в материалах уголовного дела нет.)

Краснов, начитавшись писанины Грамолина, направил 9 сентября в Областную судебно-медицинскую лабораторию «Постановление», выдержанное в весьма раздражённом тоне, что крайне необычно с точки зрения правил деловой переписки. Начиналось оно следующим образом: «Следователь по важнейшим делам при прокуроре Союза ССР Краснов, рассмотрев материал следственного производства по делу о хищении и убийстве девочки Ханьжиной Маргариты… и имея в виду, что заключение, данное врачом Грамолиным, не отвечает на целый ряд вопросов, вытекающих из обстоятельств дела и из данных, полученных в результате исследования трупа… постановил поручить Свердловскому городскому суд. медицинскому эксперту Грамолину дать дополнительное заключение по следующим вопросам». Далее следовали 7 вопросов, из которых мы приведём здесь наиболее значимые для понимания картины убийства Риты Ханьжиной (стилистика документа сохранена):

«1) Как давно последовала смерть девочки Ханьжиной по отношению ко времени вскрытия трупа её? (Просто удивительно, как судмедэксперт забыл дать ответ на этот важнейший для любого расследования вопрос – прим.