|
Испуг, пережитый при аресте, миновал, он понял, что его не убьют, а даже напротив, будут кормить и охранять, в нём все заинтересованы, его расспрашивают, большой московский следователь обращается на «Вы» и даёт на подпись каждый лист протокола. Медики в белых халатах щупают нёбо, обстукивают молоточками коленки и интересуются здоровьем родителей – смехота, однако! На самом деле всё в тюрьме оказалось не так уж и плохо, и даже интересно. Так примерно мог рассуждать Винничевский вечером 26 октября 1939 г., вытянувшись на своей шконке и вперившись в темноту одиночной камеры на втором этаже милицейского следственного изолятора.
Да, он признавался в убийствах на допросах, он делал, что ему велели во время следственного эксперимента, он послушно выполнял дурацкие команды психиатров во время освидетельствования, но никакого раскаяния в этом не было и быть не могло. Это была сугубая необходимость. Душа Винничевского в те дни действительно заключалась не в этих признаниях, она была занята совсем другими переживаниями. Винничевский начал борьбу за собственное спасение, ибо на самом деле его душа хотела жить и умирать он отнюдь не собирался.
Глава VI. Трудно быть Богом! Сволочью проще…
Лихорадочная активность первых дней с момента задержания опаснейшего преступника постепенно сходила на нет. Винничевский сотрудничал со следствием, вроде бы не врал, не изворачивался, не включал «тупого», говорил даже более того, чего от него ждали, и это давало весомые основания для уверенности в том, что следствие пойдёт вперёд без особых осложнений. Был проведён обыск по месту проживания обвиняемого, вещи его изъяты и направлены на судебно-химическую экспертизу, глядишь, и объективные улики добавятся через пару-тройку недель. В общем, всё складывалось для свердловских правоохранителей вроде бы неплохо. 27 октября отцу Таси Морозовой, чьё тело было найдено в уборной возле дома №1 по улице Финских Коммунаров, официально предъявили для опознания некоторые из вещей девочки и сам труп. В том, что найдена именно Тася, сомнений не было, всё настолько сходилось, что какие-то совпадения или ошибки можно было исключить, тем не менее формальная процедура опознания должна была состояться. Её провели заместитель начальника ОУР Крысин и начальник 1-го отделения ОУР Лямин. Иван Иванович Морозов опознал как тело дочери, так и её одежду – платье и бумазейную майку, о чём и были составлены два «Протокола предъявления». Рутинная, но очень тяжёлая в эмоциональном отношении процедура прошла быстро и без сюрпризов. В 16 часов 27 октября начался первый официально запротоколированный допрос матери обвиняемого – Елизаветы Ивановны Винничевской. Допрос проводил начальник Отдела уголовного розыска Евгений Вершинин. Кстати, примерно с этих октябрьских дней из следственных материалов полностью исчезла фамилия Брагилевский – старший оперуполномоченный союзного уголовного розыска удостоверился в том, что убийца малолетних детишек действительно найден, и с чувством честно выполненного долга вернулся в Москву. Так что с 26 или 27 октября расследование вели исключительно свердловские правоохранители. Допрос Елизаветы Винничевской начался вовсе не с разговора о её сыне, а о предках и молодых годах женщины. Что полностью оправданно – следователи советской Рабоче-Крестьянская Красной милиции всегда выясняли «классовое» лицо того, кто оказался по другую сторону стола. Елизавета Ивановна сообщила, что родилась в 1903 г. в городе Верхняя Салда и проживала там до конца 1917 или начала 1918 г. И объяснила, почему уехала: «В 1917 г. отец, как заложник, при приходе красных был расстрелян. Дедушка при приходе красных скрылся, моего отца расстреляли, как заложника. Когда пришли белые, дедушка вернулся и снова приступил к торговле бакалеей и галантереей. Отца расстреляли без суда и следствия. Мы сами похоронили труп отца. |
