— Спасибо, папочка! Пересев на колени к отцу, Джессика обняла его. Я хочу только одного… Она смущенно замолкла.

— Что, что, детка? Заволновался Арон, почувствовав какие-то непонятные токи, исходившие от девушки.

— Я хочу петь в церковном хоре. Попроси отца Стефано взять меня. Он ведь всегда здоровается с тобой.

Арон хотел возразить, что едва знаком со священником и никогда не слышал, чтобы дочь интересовалась пением, но отчего-то потерял дар речи.

— Ты знаешь ноты? Нет? Хм… А что ты хотела бы спеть, детка? Отец Стефано внимательно посмотрел на пришедшую в церковь девушку. Семейство Галлштейнов не отличалось набожностью. Фрау Хильда посещала протестантскую церковь, господину Арону скорее следовало бы интересоваться синагогой, но к причастию Джессику привели сюда, в католический храм святой Варвары. Это произошло год назад, и больше ни разу дочь Галлштейна не показывалась на службах. Она была столь хорошенькой и нежной девушкой, что мысль об ангельском характере и кротости приходила сама собой. Прикрыв плечи черной вязаной шалью, Джес смиренно стояла перед отцом Стефано. Темные загнутые ресницы опущены, руки теребят шелковую бахрому.

— Можно мне спеть «Марита, охо-хо»? С невиннейшим видом назвала она песенку, популярную в местном кабачке.

— Видишь ли, дитя мое… в храме звучит совсем другая музыка… Возможно, тебе лучше пойти в музыкальную школу.

— А ваш хор? Ну, тот, что поет здесь по праздникам, в нем что, нет свободного места?

— мы с радостью принимаем каждого, кому по душе церковные песнопения, чья душа стремится к Спасителю нашему… Но ведь мало только хотеть петь, здесь требуется и умение владеть голосом. Осторожно заметил священник.

— Это они-то владеют голосом? Недобро хмыкнула девушка, но тут же лицо ее одарила мягкая улыбка. Я проходила мимо в воскресенье. Здесь пели и звучал орган. Это была прекрасная музыка… Вот только… только… Мне не понравилось, как завывал этот толстозадый мальчишка.

— У мальчика начался переходный возраст. Увы. Вздохнул отец Стефано. Еще в прошлом году все плакали, когда он пел «Ave, Maria!».

— Ага, эта песня, кажется, так называется. А вы можете подыграть мне?

Священник смутился. Он не имел ни малейшего намерения глумиться над величайшим гимном. Как бы не велика была христианская доброта, он не мог идти на поводу у странной девицы.

— Завтра у нас очередная спевка. Приходи после школы, послушаешь, что здесь происходит, попробуешь подпевать.

— Подпевать?! В темных глазах Джессики что-то блеснуло испуг или насмешка? Хорошо, падре… Но, пожалуйста, очень прошу вас, сыграйте потихонечку эту мелодию. Она снится мне, звучит в моем сердце… Я только немного послушаю.

— Хорошо. Отец Стефано достал ключи от органной. Постой здесь.

В сумраке пустой церкви царил особый, возвышенный покой. Лишь возня голубей под куполом да потрескивание горящих у алтаря свечей нарушали тишину. Выйдя в центр главного нефа, девушка с интересом рассматривала иконы. Цветной свет, падающий через витраж центральной розетки, озарил ее фигуру райской прозрачной пестротой.

Стефано тронул клавиши. Как всегда, от звуков этой мессы у него что-то замерло в груди и похолодели кончики пальцев, словно прикасавшиеся к потустороннему. И вдруг все пространство заполнил голос. Звонкий, хрустальный, молящий. Каждый звук, каждый перелив был так точен и так неожиданно великолепен, что по спине Стефано побежали мурашки. Он машинально продолжал играть, ощущая всей изумленной душой, что является свидетелем величайшего откровения.