И тут мой взгляд падает на буханку с Иисусом.

Оглядываясь назад, я не могу объяснить Мэри, почему так поступила.

Хлеб зачерствел, он твердый как камень, с пестрыми семечками и пигментами, которые и создали поблекшее уже лицо. Я беру ухват, которым засовываю и достаю хлеб из затопленной дровами печи, и швыряю буханку с Иисусом в ее зев, на обжигающе красные языки пламени.

Робена сделала багеты и булочки, а мне необходимо до рассвета испечь еще массу разнообразного хлеба. Но вместо того, чтобы замешивать тесто согласно обычному распорядку, я меняю завтрашнее меню. Мысленно делаю расчеты, отмеряю сахар, воду, дрожжи, растительное масло. Соль и муку.

Закрываю глаза и вдыхаю сладкий запах муки. Представляю себе магазин с колокольчиком над стеклянной дверью, который звенит, когда входит посетитель; звук падающих в кассу монет, словно гаммы, — этот звук заставляет девушку, сидящую в кассе и полностью погруженную в чтение, поднять голову. Оставшуюся часть ночи я пеку по одному-единственному рецепту, поэтому, когда первые лучи солнца показываются над горизонтом, полки «Хлеба нашего насущного» плотно забиты узелками и кольцами халы по дедушкиному рецепту. Хлеба много, чтобы никто и представить не мог, что такое голод.

Я досыпала на рынке. Я не спала с тех пор, как похоронила отца; без звона колоколов, свиста и фанфар, по поводу которых он шутил, на маленьком кладбище за домиком. Однако причиной моей бессонницы было не горе. Не спала я, потому что было некогда.

У меня не было денег заплатить налоги. У нас не было сбережений, деньги мы получали с базара, где ежедневно продавали хлеб. В прошлом папа пек хлеб, пока я тащилась через деревенскую площадь. Но сейчас осталась только я.

Я ловила себя на том, что работаю круглосуточно. По ночам я закатывала рукава и формовала огромные массы теста в булочки; замешивала еще тесто, пока первая партия поднималась; последние буханки я доставала из сложенной из кирпича печи, когда солнце, словно невзначай, выглядывало из-за горизонта. Потом нагружала корзину и тащилась на рынок, где боролась со сном, пока продавала свои изделия.

Я не знала, как долго это может продолжаться. Но я не позволю Баруху Бейлеру забрать единственное, что у меня осталось, — дом моего отца и его дело.

Однако покупателей в городке было все меньше и меньше. Слишком опасно становилось. Тело моего отца было одним из трех, обнаруженных на этой неделе в окрестностях нашей деревушки. А еще пропал маленький ребенок, который пошел в лес и не вернулся. Все тела были изуродованы одинаково, как будто на них напал голодный зверь. Испуганные жители городка предпочитали питаться овощами с собственных огородов и консервами. Вчера я встретила всего с десяток человек, сегодня только шестерых. Даже некоторые торговцы решили отсидеться в безопасности за запертыми дверями. Рынок стал серым местом-призраком, а по булыжной мостовой гулял ветер, словно предупреждая о чем-то.

Я открыла глаза и обнаружила, что меня будит Дамиан.

— Обо мне мечтаешь, дорогуша? — спросил он. Протянул руку, едва не касаясь моего лица, и отломил кусок от багета. Засунул хлеб в рот. — М-м-м, ты почти такой же искусный пекарь, каким был твой отец. — Всего лишь на секунду на его лице мелькнуло сострадание. — Соболезную твоей утрате, Аня.

Остальные покупатели говорили мне то же самое.

— Спасибо, — пробормотала я.

— С другой стороны, мне нисколько не жаль, — произнес Барух Бейлер, становясь у капитана за спиной, — шансы когда-либо получить с него налоги были слишком малы.

— Еще не конец недели, — запаниковала я.

Куда я денусь, если он вышвырнет меня на улицу? Я встречала женщин, которые продавали себя, бродили, словно привидения, по переулкам городка, и в глазах у них была пустота.