Поэтому я предпочёл не спать, а сплясать. Плясать в одиночку не хотелось, а Тедди для пары рядом не было, и я решил научить Борна. Как ни странно, он охотно согласился. Жаль, что петь у него получалось плохо, видно, от рождения ему медведь на ухо наступил. Да и ни одного из коленец брызги-дрызги повторить он тоже не смог. Но это не беда. Зато он славно мне подпевал и притоптывал, а когда в третий раз под оглушительный хохот и одобрительные крики «медвежат» получил прутом пониже спины, то сообразил, зачем я дал прут и ему. Вот тут уж мне пришлось туго, Борн так рычал, с таким напором наступал на меня, что иной раз казалось, будто он и вправду медведь. И прутом своим он махал с большим толком, прут так оглушительно свистел в воздухе, что если бы попал в меня хоть раз, то, пожалуй, разрубил бы пополам. К счастью, не попал.

    Потом, когда мы с ним обнялись, то поплясать со мной вызвалось ещё немало желающих. И я никому не смог отказать. Разу к третьему «медвежата» выучили песню и с упоением орали её хором, подстукивая себе кружками и хлопая широкими ладонями по бёдрам. Я сплясал, наверное, с добрым десятком бъёрнингов. И ни один из них так и не смог меня задеть. Зато после пляски обнимали они меня с таким чувством и так радостно хлопали по спине, что чуть не пришибли.

    Неудивительно, что к концу пира я едва держался на ногах. Была ли тут виновата брызга-дрызга, усталость похода, дружелюбность бъёрнингов или медовуха, я не знаю. Наверное, всё вместе.

    Отличная штука – бъёрнингский мёд.

    Глава 22

    Коварная штука – бъёрнингский мёд. Пьётся он легко и веселит сильно, и просыпаться на следующее утро – сущее мучение. Всё тело расслаблено, шевелиться совершенно не хочется, а голова пуста, как кружка после пира. Когда тебя толкают в бок, кажется, что в пустотах головы катаются медные звенящие шарики. Нехорошо.

    – Вставай, – это Гхажш толкал и тряс меня, – просыпайся.

    – Отстань, – сказал я и попытался перевернуться на другой бок. Не получилось.

    – Вставай, вставай, – Гхажш, ободрённый моим откликом, удвоил усилия, – солнце уже к полудню. Разоспался, завтрак проспал и обед проспишь.

    Обед проспать не хотелось, и я с неохотой разлепил глаза. Лицо Гхажша в полумраке землянки казалось довольно помятым.

    – Ну и вид у тебя, – заметил я ему, с трудом садясь. – Как будто ты на лице сидел.

    – Ты бы себя видел, – незлобливо отозвался Гхажш. – Ваш народец не только пожрать, но и выпить большие мастера. Ты хоть знаешь, сколько вчера выпил?

    – Нет, – ответил я. – Не считал. Мне показалось, что не очень много.

    – Вот за это тебя «медвежата» и полюбили, – усмехнулся он, – сами-то они своего пойла медового больше пяти кружек не пьют. С ног валятся. А ты, когда со мной и Бэролом сидел кружки четыре одолел да потом ещё с каждым, с кем плясал, по кружечке за дружбу выпил. Они там теперь про тебя сказку сочиняют, о половинчике-королевском стрелке, что выпил пятнадцать кружек, десятерых переплясал и своими ногами спать ушёл.

    – Четырнадцать, – поправил я.

    – Что? – не понял Гхажш. – Что, четырнадцать?

    – Четырнадцать кружек получается: четыре с вами и ещё десять, когда плясал.

    – Значит, пятнадцатую они для круглого счёта придумали. Поднимайся давай. Или не можешь? Голова болит?

    – Пустая, – пожаловался я.