– Да кто вы такой? – осведомился Лустенвюлер, жуя сало.

– Представитель лица, взявшего в аренду пансионат, – ответствовал Оскар.

– Это который проповедует «Блаженны нищие»? – спросил Лустенвюлер, продолжая жевать.

– Нет, тот арендовал пансионат на лето, – ответил Оскар. – Зимой его арендует мой отец, барон фон Кюксен.

– Странно, – опять пробормотал Лустенвюлер, жуя. – Он ведь из Лихтенштейна.

– Пса надо ликвидировать, – повторил свое требование Оскар.

– Мани ни в чем не виноват, – подал голос Претандер. – Я – староста деревни.

Пес принадлежит мне.

– Он прокусил зад моему сторожу, – заявил Оскар.

– Из‑за того, что мою Эльзи изнасиловали, – выпалил староста. Это у него как‑то само собой вырвалось, причем он отнюдь не верил в то, что сказал.

– Странно, – в третий раз пробормотал Лустенвюлер.

– Пес вернулся домой с кольтом в пасти, – сказал староста, – марки «Смит и Вессон».

– Кому пес вцепился в зад, тот не станет вытаскивать кольт и насиловать девчонку, – возразил Оскар, а Лустенвюлер в это время намазал хлеб маслом и положил сверху ломтик сала. – Если девчонка утверждает, – продолжал Оскар, – что пес вцепился в другой зад, а не в зад сторожа, то я могу лишь заметить, что этот второй, столь же истерзанный зад мог быть обнаружен, но его нет в наличии.

– Если то был браконьер, – взорвался наконец староста, – то его зад, естественно, исчез вместе с ним, и Мани не в чем винить. А вот с пансионатом дело нечисто: если там, кроме сторожа, никого нет, почему он один выпивает два бидона молока в неделю, столько одному не осилить.

– С таким скандалистом, как вы, я не намерен более дискутировать, – отрезал Оскар. – Имеет место нанесение тяжелой травмы, мы подадим на вас в суд. – С этими словами он вышел, сел в «кадиллак» и укатил в пансионат.

– Ты все еще утверждаешь, что Эльзи изнасиловали? – жуя, спросил Лустенвюлер.

– Меня интересует только пес, – ответил староста. – Пес не виноват.

– Но он не виноват только в том случае, если Эльзи действительно изнасилована, – возразил Лустенвюлер. – Тогда имеют место развратные действия, и я должен подать в суд. Где‑то у меня есть еще одна банка бобов.

– Ладно, – кивнул староста. – Подавай.

– На кого? На сторожа? – спросил Лустенвюлер, роясь в куче банок в дальнем углу, причем несколько банок с грохотом раскатилось по полу.

– Не на сторожа, а на браконьера, – возразил староста. – Но Мани не виноват.

– Прекрасно, как тебе будет угодно, – заметил Лустенвюлер, – но я должен внести в протокол и то, что сказал представитель лица, взявшего в аренду пансионат. Я тут один, мне понадобится на составление протокола несколько дней, так что известят тебя нескоро.

– Но ты напишешь и про то, что Мани укусил браконьера? – спросил староста.

– И браконьера, и сторожа, – ответил Лустенвюлер и открыл банку с бобами. – Но в наличии у нас только один укушенный, а должно быть два. Чертовски сложно все это изложить на бумаге.

– А если ты ничего не напишешь? – спросил староста.

– Тогда задница сторожа и пес старосты будут в полном порядке, – ответствовал Лустенвюлер, вываливая бобы в кастрюлю с мясным супом.