– Мы в тюрьме, Дик?

– Да, в тюремной больнице.

– В чем нас обвиняют?

Он услышал, как Дик попытался засмеяться, но смех сразу сменился стоном.

– В подстрекательстве к мятежу. Получим по шесть месяцев. Полицейские нашли там литературу.

– Ты не скажешь им, что я несовершеннолетний, а, Дик?

– Нет, не скажу. Лучше помолчи. Голос у тебя звучит неважнецки. Отдыхай.

Рут лежал молча, весь словно завернутый в тупую боль. Немного погодя он снова заговорил:

– Дик, а ведь больно не было. Странно. Я чувствовал себя как на крыльях. Хорошо.

– Ты вел себя молодцом, малыш. Ты вел себя не хуже любого. Я расскажу о тебе в комитете. Ты вел себя просто прекрасно.

Рут пытался собраться с мыслями.

– Когда они сшибли меня, я хотел сказать, что я на них не в обиде.

– Верно, малыш. А я о чем говорил тебе? Это не они. Это система. Их не хочется ненавидеть. Просто они не знают ничего лучшего.

– Дик, ты помнишь, как говорится в библии? – Голос у Рута был сонный. – Что-то вроде «простите их, они не ведают, что творят»?

– Малыш, выкинь из головы эту религиозную чепуху, – сурово откликнулся Дик. И добавил раздельно: – «Религия – опиум для народа».

– Да, конечно, я знаю это, – сказал Рут. – Но я не о религии. Просто… у меня было такое чувство. Ну, точно такое чувство.

Уши Джонни Медведя

Деревня Лома стоит на невысоком круглом холме, который возвышается над равниной Салинас в центральной Калифорнии. К северу и востоку на многие мили тянется черная торфяная топь, но на юге болота осушены. Там земли дают богатые урожаи овощей, почва настолько плодородна, что салат и цветная капуста вырастают до гигантских размеров.

Владельцы болота к северу от деревни завидовали обладателям черноземных угодий. Они объединились и создали мелиоративное товарищество. Я работал в фирме, которая подрядилась провести канал через болота. Прибыла плавучая грейферная землечерпалка, ее собрали, и она начала прогрызать ложе для канала, тут же заполнявшееся водой.

Первое время я жил в кубрике вместе с командой, но вскоре москиты, тучами висевшие над землечерпалкой, и густой ядовитый туман, каждую ночь стлавшийся над болотом, выгнали меня в Лому, где я снял в доме миссис Рац самую унылую из всех меблированных комнат, в каких я когда-либо жил. Я мог бы поискать что-либо получше, но в адрес миссис Рац было удобно получать письма. В конце концов я только спал в холодной пустой комнате, а ел в камбузе землечерпалки.

Жителей в Ломе было не более двухсот человек. На самой вершине холма стояла методистская церковь, шпиль ее был виден за много миль. Тут же находились две бакалеи, скобяная лавка, старинное здание масонской ложи и бар «Буффало». По склонам холма лепились деревянные домишки жителей деревни, а на южных, плодородных равнинах возвышались дома землевладельцев с маленькими дворами, обычно окруженными высокими изгородями из подстриженных кипарисов, которые защищали дом от сильных полуденных ветров.

По вечерам в Ломе было нечего делать, разве что сидеть в баре, старом дощатом здании с вращающейся дверью и полотняным навесом над тротуаром. Ни «сухой закон», ни отмена его не повлияли на дела бара, его клиентуру и качество виски. В вечерние часы каждый мужчина в Ломе старше пятнадцати лет хоть раз да заглядывал в бар «Буффало», выпивал стаканчик виски и, поболтав с односельчанами, отправлялся домой.