– Но для чего он это делает? Зачем ему подслушивать, если он ничего не понимает?

Алекс свернул папиросу и закурил.

– Он не понимает, но зато любит виски. Джонни знает, что если он подслушает что-нибудь под окном и повторит здесь, кто-нибудь угостит его стаканчиком виски. Иногда он пробует всучить разговор миссис Рац в лавке или спор Джерри Ноланда с матерью, но за такие вещи никто не дает виски.

– Странно, – сказал я, – что его никто до сих пор не застрелил, когда он торчал под окнами.

Алекс сделал долгую затяжку.

– Многие пытались, но Джонни Медведя не так просто увидеть, а поймать – и вовсе невозможно. Даже за закрытыми окнами приходится говорить шепотом, чтобы он не услышал. Ваше счастье, что ночь была темная. Если бы он разглядел вас, он мог бы изобразить в лицах все, что там у вас было. Вы бы посмотрели, какие гримасы делает Джонни Медведь, когда старается быть похожим на девушку. Ужасное зрелище!

Я взглянул на фигуру, свернувшуюся под столом. Джонни лежал спиной ко всем. На черноволосую всклокоченную голову падал свет. Я увидел, как большая муха села ему на голову, и… клянусь – вся кожа на голове подернулась, как у лошади, отгоняющей овода. Муха снова села, и снова кожа подернулась, сгоняя муху с головы. Меня тоже всего передернуло.

Разговоры в комнате снова стали скучными и монотонными. Жирный Карл полировал полотенцем стакан. Рядом небольшая группа посетителей, потолковав о гончих собаках и бойцовых петухах, уже переключалась на бой быков.

Алекс, сидевший рядом со мной, сказал:

– Пойдем выпьем.

Мы пошли к стойке. Жирный Карл поставил два стакана.

– Чего вам?

Мы не ответили. Карл налил желтоватого виски. Он угрюмо взглянул на меня и многозначительно подмигнул, прикрыв один глаз мясистым веком. Не знаю, почему, но я почувствовал себя польщенным. Карл сказал, указывая кивком в сторону карточного стола:

– Подвел вас, а?

Я тоже подмигнул ему.

– В следующий раз возьму собаку.

Я старался попасть ему в тон. Мы выпили виски и вернулись на свои места. У Тимоти Раца вышел пасьянс, и он двинулся к стойке.

Я оглянулся на стол, под которым лежал Джонни Медведь. Оттуда выглядывало его глупо улыбающееся лицо. Он уже лежал на животе. Голова его двигалась, он осматривался, словно зверь перед тем, как вылезти из берлоги. Потом он выполз и встал. Такой неуклюжий, бесформенный, он двигался поразительно легко.

Джонни Медведь стал красться к стойке, на ходу улыбаясь посетителям бара. У стойки снова послышался его настойчивый зов:

– Виски? Виски?

Это было, как крик птицы. Не помню, что это за птица, но я слышал, как она кричит в два тона: сначала низко, потом выше, словно о чем-то спрашивает…

– Ви-ски? Ви-ски?

Все в баре замолчали, но никто не встал, чтобы положить монету на стойку. Джонни жалобно улыбался.

– Виски?

Он попробовал смошенничать. Изо рта его послышались звуки сердитого женского голоса: «Я говорю вам, это было не мясо, а одни кости. Берете двадцать центов за фунт, а даете половину костей». Потом мужской голос: «Да, сударыня. Я не заметил. Я вам дам немного сосисок, и мы будем в расчете». Джонни Медведь выжидающе оглядывался.

– Виски?

И снова никто не положил денег на стойку. Джонни подкрался к двери, припал к ней. Я прошептал:

– Что он делает?

– Тс-с. Это он подкрался к окну. Слушайте! – ответил Алекс.

Послышался женский голос, холодный, уверенный голос, женщина говорила, глотая окончания слов.