Послышался женский голос, холодный, уверенный голос, женщина говорила, глотая окончания слов.

– У меня это не укладывается в голове. Кто ты – чудовище какое-нибудь? Я бы не поверила, если бы не видела своими глазами.

Ответил другой женский голос, низкий и хриплый от страдания.

– Может, я и есть чудовище. Я ничего не могу с собой поделать. Я ничего не могу с собой поделать…

– Ты должна совладать с собой, – перебил холодный голос. – Иначе тебе лучше не жить!..

Я услышал рыдания, они срывались с толстых, улыбающихся губ Джонни Медведя. Рыдания женщины, пришедшей в полное отчаяние. Я взглянул на Алекса. Он сидел, не шевелясь, широко раскрыв глаза. Я хотел было шепотом задать вопрос, но он дал мне знак молчать. Я оглянулся. Все замерли и слушали. Рыдания прекратились.

– Неужели ты не испытывала ничего подобного, Ималин?

Услышав это имя, Алекс затаил дыхание. Холодный голос возвестил:

– Конечно, нет.

– И по ночам никогда? Никогда… никогда в жизни?

– Если бы, – ответил холодный голос, – …если бы я хоть раз испытала нечто подобное, я тут же отрезала бы себе руку… Ну, перестань хныкать, Эми! Мне это надоело. Если у тебя расстроились нервы, я постараюсь тебе их подлечить. А теперь приступай к молитве.

Джонни Медведь кончил. Он улыбался.

– Виски?

Два человека встали и, не говоря ни слова, положили монеты. Жирный Карл налил два стакана, и когда Джонни Медведь высосал их один за другим, кабатчик наполнил еще один. Все поняли, что и он взволнован. В баре «Буффало» даром никогда не угощали. Джонни Медведь одарил всех улыбкой и вышел из бара своей крадущейся походкой. Дверь закрылась за ним медленно и беззвучно.

Все долго молчали. Каждый, казалось, думал о своем. Один за другим посетители уходили. В дверь, когда ее приоткрывали, врывались клочья тумана. Алекс встал и вышел. Я последовал за ним.

Мерзкая ночь… Все было окутано зловонным туманом. Он, казалось, прилипал к домам, проникал своими щупальцами всюду. Я прибавил шагу и догнал Алекса.

– Что это было? – спросил я. – О чем это он?

Сначала я подумал, что Алекс мне не ответит. Но он, помолчав, остановился и повернулся ко мне.

– А, черт, ладно! Слушайте! В каждой деревне есть свои аристократы, своя безупречная семья. Ималин и Эми Хокинс – это наши аристократки, старые девы, добрые души. Их отец был конгрессменом. Мне не понравился этот спектакль, Джонни Медведю не следовало делать этого. Ведь они кормят его! И не надо было давать ему виски. Теперь он глаз не будет спускать с их дома… Теперь он знает, что получит за это виски.

– Они ваши родственники? – спросил я.

– Нет, но они… просто они не похожи на других. Их ферма рядом с моей. У них работают китайцы-издольщики. Видите ли, это трудно объяснить. Эти сестры Хокинс – воплощение добропорядочности. Они то самое, о чем мы рассказываем нашим детям, когда хотим… ну, объяснить, какими должны быть хорошие люди.

– Но, – возразил я, – разве Джонни Медведь сказал что-нибудь порочащее их?

– Я не знаю. Я не знаю, что бы это могло значить. Вернее, я кое-что знаю… Ладно! Пошли спать. Я оставил свой «форд» дома. Прогуляюсь пешком.

Он повернулся и исчез в медленно колыхавшемся тумане.

Я отправился к дому миссис Рац. Слышно было, как стучит дизель и скрежещет вгрызающийся в землю большой стальной ковш. Был субботний вечер. На землечерпалке должны были прекратить работу в семь утра и отдыхать все воскресенье, до двенадцати ночи. Ритмичное тарахтенье и звяканье говорили о том, что на землечерпалке все в порядке.