Одарив старика улыбкой, Ула, не в силах больше ждать, поспешила к черной двери и, отворив ее, вошла в дом.

Сразу же ее охватило такое чувство, что родители рядом и ей больше нечего бояться.

Комнаты первого этажа были совершенно пустые, если не считать нескольких вытертых ковров и застиранных занавесок, за которые нельзя было выручить и гроша.

Перед глазами Улы, однако, стояла картина того уютного, дышащего любовью дома, каким он был при жизни ее родителей.

Вот ее мать расставляет вазы с цветами в гостиной, а отец в соседней комнате за письменным столом готовит воскресную проповедь.

Но надо подняться на второй этаж.

Хотя в спальне родителей больше не было широкой кровати и простой мебели светлого дерева, Уле казалось, сами стены здесь излучали свет, которым была наполнена жизнь двоих людей, беззаветно любивших друг друга.

То же самое девушка ощутила в соседней комнате, некогда принадлежавшей ей, такой уютной и радостной.

— Я вернулась домой, — произнесла вслух Ула, проходя по коридору к узкой винтовой лестнице, ведущей наверх.

Чердак был завален предметами их обихода, кухонной утварью, которые не удалось продать.

На стене висели платья, принадлежавшие Уле и ее матери, по-видимому, оказавшиеся слишком тесными для деревенских женщин.

Или, может быть, суеверия не позволяли им носить одежду умершей?

— По крайней мере мне есть что надеть, — сказала себе Ула.

Но тут же подумала, что одежда эта вряд ли подходит для девушки, собирающейся зарабатывать на жизнь работой в поле.

Только такое занятие и можно найти в округе.

Но Ула, окруженная светлыми воспоминаниями, больше не тревожилась по этому поводу.

Вот книги ее отца, в большинстве своем, религиозные трактаты, и, самое ценное, его личная библия.

Взяв эту книгу, Ула с любовью вглядывалась в выведенное на обложке твердой рукой отца его имя. В это время снизу донесся какой-то звук. Сразу же, словно затравленное животное, девушка застыла на месте, напряженно вслушиваясь.

Донесшиеся шаги были слишком стремительными, чтобы они могли принадлежать Грейвзу.

Вероятно, старик ошибся. У людей, искавших Улу несколько дней назад, хватило ума предположить, что рано или поздно она вернется в отчий дом. Проявив терпение, они дождались ее, и Ула при этой мысли ощутила, как ее захлестнула паника.

Оглядевшись вокруг, она увидела, что спрятаться можно только за поставленными посреди чердака ящиками. По всей видимости, они были полны треснувшей посуды и прочей рухляди, подобной той, что был завален пол чердака.

Словно лисица, скрывающаяся от охотников, Ула стремительно бросилась к этим ящикам и, согнувшись, притаилась за ними. Она постаралась сжаться, стать маленькой и незаметной, и тут на лестнице послышались шаги.

Дверь отворилась, и кто-то вошел на чердак. Ула почувствовала, как бешено заколотилось сердце. Ей казалось, оно готово выскочить у нее из груди. Переполненная отчаянием, девушка мысленно обратилась с мольбами к отцу:

— Спаси меня… папа… спаси меня… Ты привел меня к цыганам, помог добраться до дома… не дай им схватить меня… пожалуйста… папа!

Каждый ее нерв дрожал от страха. Ула поняла, что человек, выследивший ее, сейчас стоит в дверях и оглядывает чердак, пытаясь найти ее.

Вдруг он негромко произнес:

— Ты здесь, Ула?

Какое-то мгновение девушке казалось, что она грезит наяву, и эти слова ей послышались.

Вскрикнув, она выскочила из-за ящиков и увидела среди нагромождения старых вещей как всегда элегантного маркиза Равенторпа.

Некоторое время они лишь молча смотрели друг на друга. Затем маркиз раскрыл объятия, и Ула, забыв обо всем на свете, бросилась в них.