Посадник кивнул согласно. Однако Дмитрий видел, мнется боярин, чего-то недоговаривает. Наконец сказал:

— А не взять ли тебе, княже, оружного люда?

Дмитрий усмехнулся:

— Для какой надобности? Аль я с дружиной бессилен?

Посадник почесал бороду:

— Негоже, княже, Новгород к тебе с доверием, оттого и позвал. С новгородцами надежней. Поди, сам ведаешь, лопари по лесам разбредутся, ищи их. А недоимки за ними изрядные.

— Не впервой, справимся, — потер лоб Дмитрий.

Он сразу сообразил, к чему гнет посадник. Опасается, как бы мимо Новгорода дань не ушла, вот и намерился глаз свой к нему приставить.

Боярин Семен поднялся, сказал с поклоном:

— Прощай, княже, пойду ужо.

И вышел степенно.

Знал себе цену посадник, не одно лето выкрикивают его новгородцы. Он и голова городу, он и воевода. За ним ополчение. Рать у Новгорода не такая уж многочисленная, ратников город нанимает, а коли потребуется и воинство созвать, ополченцев скликают. Каждый конец свой полк выставляет, со своим кончанским старостой.

Таким Господин Великий Новгород и страшен недругам, таким он сажал в Киеве и Владимира, крестившего Русь, и Ярослава Мудрого…

Какой же он для него, князя Дмитрия? Видать, не слишком доверяют. Однако не бывать тому, чтобы в Копорье новгородцы себя господами зрили. Недоимки, кои он с лопарей соберет, частью в Переяславль-Залесский увезет.

* * *

По морозу созрела рябина, и ее ягоды каплями крови алели на снегу. И было в этом что-то тревожное, настораживающее…

Ударил вечевой колокол, медный, многопудовый, и в студеный день он гулко отозвался во всем Новгороде, перекинулся за его стены и покатился по всему многоверстному посаду с его монастырями и деревеньками.

И тотчас захлопали двери изб и домишек, хором и теремов. Выскакивали люди, одевались на ходу, спешили со всех концов на площадь, что у Детинца.

Переговаривались:

— Почто скликают?

— Кто ведает…

— Подь разберись.

— Новгород недруга учуял, вона и великого князя позвал.

— Так ли уж недруга, аль колокол тревогу вещал?

— А ить верно, тревогу всполохами бьют. Стало быть, есть о чем говорить.

— Послушаем…

Удары вечевого колокола Дмитрия не удивили: знал, по какому поводу горожан созывают. Оделся неторопливо и вместе с воеводой вышел из Детинца. На площади гул, народ толпится. Кто во что одет: в армяки и сермяги, в полушубки дубленые и кожухи. Мастеровые даже кожаные фартуки не скинули, так и явились на вече. Тут же вертелись и те мужики, которые драки любили начинать.

У самого помоста теснились бояре и купцы именитые. На этих шубы теплые, шапки высокие, соболиные. Расступились, пропустили князя.

Кто-то из толпы запоздало выкрикнул:

— Кому неймется в колокол бить?

— В дурь поперло!

— Ахти, матушки!

Появились всадник с тысяцким, пробрались сквозь толпу, взошли на помост.

Важно вышагивая, опираясь на посох, пришел архиепископ Киприян. Поверх рясы шуба, голову скуфейка монашеская прикрывает. Поверх шубы крест массивный, серебряный. На помосте все осенили себя крестным знамением, поклонились на четыре стороны, поворотились к Параскеве Пятнице, и посадник Семен начал:

— Люд новгородский, дозволь слово молвить!

Чей-то насмешливый голос выкрикнул:

— Коли созвали, так и ответствуй!

— К чему князя Переяславского позвали? Есть ли на то согласие веча?

— Аль у тебя, Мирон, память отшибло?

— Говори, посадник! — взревела толпа.