Старый отель «Ла-Гранж», некогда гордость Среднего Запада, теперь облюбовали заезжие провинциалы и коммивояжеры. В холле мелькали женщины двух типов: особы с глазами-буравчиками — видимо, продавщицы из торгового центра — и неухоженные молодки на сносях с берегов Миссисипи. Большим спросом пользовались плевательницы; у стойки толпились мужчины, которые в ожидании телефонных звонков карикатурно посасывали сигары.

В необъятном ресторане Джон Бейли с Джозефиной заказали грейпфруты, клубные сэндвичи и картофель фри. Поставив локти на стол, Джозефина смотрела на своего спутника в упор, словно говоря: «Что ж, я пока в твоем распоряжении — не теряйся».

— Никогда не встречал такой красивой девушки, — начал он. — Конечно, ты увязла в этом светском болоте, но тут уж ничего не попишешь. Вот что я тебе скажу, причем без всякой рисовки: когда при мне люди кичатся своим положением в обществе, статусом и так далее, меня просто разбирает смех. Я-то, между прочим, прямой потомок Карла Великого. Что ты на это скажешь?

Джозефина вспыхнула — ей стало за него неловко; он и сам немного смутился и решил уточнить:

— Но главное — это сам человек, а не его предки. Я, например, хочу стать лучшим в мире писателем — и точка.

— Люблю хорошие книги, — потрафила ему Джозефина.

— Мне близок театр. Я написал пьесу, которую можно раскрутить, если только антрепренеры соизволят ее прочесть. Задумок у меня масса: бывает, иду по улице и прямо готов взлететь над городом, как аэростат. — Внезапно уголки его рта поползли вниз. — Я потому так разболтался, что предъявить пока нечего.

— Мистер Бейли, выдающийся драматург. Пришлете мне билеты на вашу премьеру?

— Конечно, — рассеянно сказал он, — только к тому времени ты выйдешь замуж за какого-нибудь хлыща из Йеля или Гарварда, у которого пара сотен галстуков и шикарный автомобиль, и превратишься в обывательницу, как все остальные.

— Наверное, я и сейчас… но поэзию просто обожаю. Ты читал «Смерть Артура»?[63]

— В Чи сейчас пишется больше хороших стихов, чем создано за все прошлое столетие. Есть, к примеру, такой Карл Сэндберг[64] — талантом не уступает Шекспиру.

Джозефина не слушала и только наблюдала за ним. Его чувственное лицо светилось тем же удивительным светом, что и при первой их встрече.

— Поэзия и музыка влекут меня больше всего на свете, — сказала она. — В них есть чудо.

Он поверил ей, потому что знал: она говорит о влечении к нему. Джозефина сочла, что он отмечен печатью незаурядности, — в этом слове для нее содержался определенный, реальный смысл. Наделенность особой, неповторимой страстью к жизни. У нее не возникало сомнений, что она сама кое в чем превосходила порицавших ее девочек (хотя зачастую путала свое превосходство с тем пиететом, которое оно внушало другим), и суждения толпы ее не трогали. Достоинства, которые некогда виделись ей в романтических признаниях Тревиса де Коппета на уроках бальных танцев, теперь угадывались в Джоне Бейли, невзирая на его настырность и снобизм. У нее возникло желание увидеть мир его глазами — не зря же он так безоглядно погружался в жизнь. Характер Джозефины сформировался рано, и жила она запоем (если так можно сказать о девушке со свежим личиком, что сродни влажной розе), а потому с некоторых пор мужчины заметно ее разочаровали. Сильные оказывались занудами, умные — тихонями, но в конечном счете все они роковым образом воспринимали Джозефину одинаково, причем недостаток темперамента затуманивал их индивидуальность.

Поданные клубные сэндвичи на некоторое время завладели их вниманием; где-то под потолком, как было принято лет двадцать назад, зашевелился оркестр.