— Картошку не будешь доедать? — через минуту спросил Джон.

— Очень вкусно, — выдавила она.

Ее отец, дорогой сердцу идеал… видный, обаятельный Герберт Перри. Мамина любовь — выходя на веранду летними вечерами, Джозефина видела, как они покачиваются на мягкой подвесной скамье: отец лежит, положив голову маме на колени, а она приглаживает ему волосы. Родительский брак внушал ей надежду на счастье, которая делала хоть сколько-то осмысленными ее неугомонные искания.

Увидеть его в таком месте, вне зоны досягаемости знакомых, да еще с такой мымрой! Мальчишки — совсем другое дело: Джозефина с воодушевлением слушала их беззастенчивые россказни о победах среди низших слоев, но чтобы ее отец, взрослый человек, позволил себе нечто подобное… Ее бросило в дрожь; блестящая слезинка сползла по щеке и упала на жареный картофель.

— Да, с радостью туда съезжу, — услышала она свой голос.

— Конечно, люди там очень серьезные, — напористо говорил он. — Похоже, они в своем театрике будут ставить мою пьесу. А если передумают, я кое-кому из них челюсть сверну, чтобы научились ценить великую литературу.

В такси Джозефина попыталась выбросить из головы все, что увидела в ресторане. Родительский дом, тихое пристанище, откуда совершались ее эскапады, буквально лежал в руинах, и она страшилась туда возвращаться. Кошмар, кошмар, кошмар!

Охваченная смятением, она придвинулась к Джону Бейли, чтобы найти себе опору. Автомобиль затормозил перед новым оштукатуренным строением желтого цвета, откуда выскочил молодой человек с сизыми щеками и горящим взглядом.

— Ну, что там слышно? — нетерпеливо спросил Джон.

— В одиннадцать тридцать петля затянулась.

— Так-так.

— Я по его просьбе написал для него прощальную речь, но он так мямлил, что ему не дали договорить.

— Обломали тебя.

— Не говори. Что за подруга? — Человек указал на Джозефину.

— Да так, из Лейк-Фореста, — ухмыльнулся Джон. — Мисс Перри… мистер Блакт.

— Приехали засвидетельствовать триумф Шекспира из Спрингфилда? А до меня дошли слухи, что ставить будут «Хижину дяди Тома». — Он подмигнул Джозефине. — Счастливо.

— Что он имел в виду? — спросила Джозефина, когда они шли к входу.

— Понимаешь, это парень из «Трибьюн», и сегодня утром ему поручили освещать казнь — одного негра повесили. Вся штука в том, что мы с ним поймали этого злодея сами… Неужели ты думаешь, что копы способны кого-то поймать?

— Мы, случайно, не в тюрьму приехали?

— Нет, что ты. Это театральная мастерская.

— А что за речь?

— Он сочинил для этого черномазого прощальное слово, как бы в компенсацию за поимку.

— Безумие какое-то! — ужаснулась Джозефина.

Они оказались в длинном полутемном зале; на сцене, в мрачноватом свете пары нижних софитов, толпилось человек двенадцать. Джозефина сразу поняла, что все присутствующие — она сама не в счет — какие-то ненормальные. У нее даже сомнений не возникло, хотя единственной личностью с внешними признаками помешательства была плотная дамочка в лапсердаке и серых домашних брюках. Притом что впоследствии семеро из этих людей добились некоторой известности, а четверо весьма преуспели, на тот момент суждение Джозефины оказалось верным.