Я не стал ни извиняться перед всеми, ни тем более объяснять свою позицию. Опустился на колени, поклонился родителям, потом повернулся к семье Хуан и поклонился им тоже: что ни говори, они — мои тесть и тёща. Затем, повернувшись к Пан Ху и его жене, отвесил им самый низкий, самый торжественный поклон в благодарность за всю помощь и поддержку, а главное — за то, что они произвели на свет Чуньмяо. Взял двумя руками протез, этот символ истории и славы, на коленях донёс и положил на стол «восьми бессмертных». Потом встал, попятился к выходу, отвесил низкий поклон, повернулся, ни слова не говоря, вышел и зашагал по главной улице на запад.

Судя по отношению водителя, стало ясно, что поездки на служебной машине закончились. Когда я встретил Сяо Ху по возвращении из провинциального центра, он стал жаловаться, что жена пользуется машиной от моего имени. А когда на этот раз я собрался в деревню, он машину не подал — сказал, мол, неполадки в электрооборудовании. Так что добирался я на попутной машине отдела сельского хозяйства. Теперь я шёл пешком на запад в сторону города, хотя, по правде говоря, зачем мне туда возвращаться? Что мне там делать? Мне следует быть там же, где Чуньмяо, но где она?

Меня нагнал и бесшумно остановился рядом «кадиллак». Цзиньлун распахнул дверцу:

— Садись!

— Обойдусь.

— Садись! — тоном, не терпящим возражений, повторил он. — Надо обсудить кое-что.

Я забрался в его шикарный лимузин.

Вскоре я сидел в его роскошном офисе.

Откинувшись на пурпурную кожу мягкого дивана, Цзиньлун долго пускал кольца дыма, уставившись на хрустальную люстру, потом беззаботно бросил:

— Как по-твоему, братишка, не смахивает ли эта жизнь на сон?

Я молчал, ожидая, пока он выскажется.

— Помнишь, как мы пасли быков на берегу реки? — продолжал он. — Тогда, чтобы заставить тебя вступить в коммуну, мне приходилось каждый день колотить тебя. Кто бы мог подумать, что через каких-то двадцать лет коммуна будет этаким замком на песке, что через такое короткое время она рассыплется в прах. Мы и мечтать не могли, что ты станешь замначальника уезда, а я — председателем совета директоров. То, что мы почитали святым, над чем дрожали, сегодня, похоже, кучки собачьего дерьма не стоит.

Я по-прежнему молчал, понимая, что сказать он хотел совсем не это.

Он сел прямо, погасил в пепельнице выкуренную лишь на треть сигарету и упёрся в меня взглядом:

— В городе столько красивых девчонок, и чего ты на этой тощей обезьянке зациклился? Если так невтерпёж, сказал бы мне, найду какую захочешь — смуглую, белокожую, пухлую, тощую. Желаешь чего иностранного — тоже не вопрос, вон русские девочки всего-то и берут тысячу юаней за ночь!

— Если ты затащил меня сюда, чтобы это сказать, — поднялся я, — я пошёл!

— Стоять! — В сердцах он хлопнул по столу так, что в воздух поднялся пепел из пепельницы. — Да ты болван стопроцентный! Кролик, и тот не объедает траву вокруг своей норки, тем более если эта трава не так уж и хороша! — Он закурил ещё одну сигарету, закашлялся и погасил. — Ты знаешь о моих отношениях с Пан Канмэй? Она — моя любовница! Если хочешь знать, эта особая экономическая зона по туризму в Симэньтуни — наше с ней дело, это наша прекрасная перспектива, а ты своей елдой всё портишь!

— Ваши дела меня нисколько не интересуют, меня интересует лишь Чуньмяо.

— Значит, складывать руки не собираешься? И впрямь решил жениться на этой девчонке?

Я решительно кивнул.

— Ну нет, ничего у тебя не выйдет! — Цзиньлун вскочил и принялся расхаживать взад-вперёд по просторному кабинету.