Я пересёк большой мост через канал, разрушенный десять с лишним лет назад во время авианалета и только недавно восстановленный, обежал вокруг пылающих домен, но ослицу так и не нашёл. При моём появлении оживились рабочие у печей. Они хоть и покачивались от усталости, как пьяные, но окружили меня с крюками и лопатами, задумав поймать. Куда там! Их и так шатало из стороны в сторону, при всём желании за мной не угнаться. А если и догнали бы, то не достало бы сил справиться. Они кричали на все лады, напуская на себя грозный вид, но напрасно. В свете пламени я казался ещё внушительнее, шкура поблёскивала чёрным шёлком — думаю, эти люди такого не видывали, им в жизни не встречался такой представительный осёл, как я. «Иа, иа». Я бросился на пытавшихся окружить меня, и они рассыпались во все стороны, одни повалились на землю, другие разбежались, волоча за собой железяки, как разгромленное и бегущее в панике войско. Нашёлся лишь один храбрец-коротышка в шляпе из ивовых прутьев, он ткнул меня в круп железным крюком. Иа-а, сукин сын, крюк-то раскалённый, тут же донёсся запах горелого: оставил на мне клеймо, паршивец, не сотрёшь. Взбрыкнув пару раз, я рванулся из круга огненного света в темноту и похлюпал по грязи и мелководью в камыши.

От свежести камыша и исходящей от воды прохлады настроение постепенно наладилось, боль в крупе утихла, но не прошла. Болело посильнее, чем от волчьих укусов. Проваливаясь в мягкий ил, я забрёл в реку и попил. Вода неприятно отдавала лягушачьей мочой, в ней плавали крошечные существа — я знал, что это головастики. Гадость, конечно, но что поделаешь. Может, от них болеть меньше станет, будто лекарство какое принял. Я пребывал в совершенной растерянности, не зная, куда идти, и тут пляшущей на ветру красной нитью появился тот самый запах. Боясь вновь потерять его, я пошёл на него в надежде, что он приведёт к ослице. Пламя печей было уже далеко, лунный свет засиял ярче. На реке квакали лягушки, издалека то и дело доносились крики, гром барабанов и гонгов. Ясное дело, очередное истерическое празднование сумасбродами людьми какой-нибудь придуманной победы.

Так я и следовал за красной нитью этого запаха, оставив далеко позади полыхающие до небес домны госхоза. Миновал погруженную в тишину заброшенную деревушку и ступил на узкую тропинку, с одной стороны от которой раскинулись пшеничные поля, а с другой вставала рощица белых тополей. Под леденящим лунным светом от перезрелой пшеницы веяло сухостью, а когда прошмыгивал какой-нибудь зверёк, колосья ломались и зёрна с шорохом сыпались на землю. Серебряными монетками поблёскивали листья тополей. Но вообще-то мне было не до красот лунного пейзажа, я замечал их лишь походя. И вдруг…

Волнующий запах стал густым, как вино, как мёд, как только что высыпанные со сковородки отруби, и красная нить в моём воображении превратилась в толстую красную верёвку. Проблуждав полночи, после бесчисленных мытарств я наконец нашёл свою любовь — так по стеблю добираются до арбуза. Я рванулся вперёд, но, сделав несколько шагов, вновь пошёл осторожной трусцой. Под лунным светом посреди дорожки сидела, скрестив ноги, женщина в белом. Ослицы не было и в помине. Но ведь вот он, сильный запах ослицы в течке, неужто за этим скрыт чей-то хитроумный план или западня? Ведь не может от женщины исходить запах, сводящий с ума самца осла? Мучимый сомнениями, я осторожно приближался, и чем ближе, тем ярче вспыхивали воспоминания, связанные с Симэнь Нао.