25. 2. 45.

Вчера в 6 ч. вечера его уже сожгли. Исчез из мира совершенно! Прожил всего 62 года. Мог бы еще 20 прожить.

26. 2. 45.

Урну с его прахом закопали в Новодевичьем.

24. 3. 45. Суббота.

Полночь. Пишу под радио из Москвы — под «советский» гимн. Только что говорили Лондон и Америка о нынешнем дне, как об историческом — «о последней битве с Германией», о громадном наступлении на нее, о переправе через Рейн, о решительном последнем шаге к победе. Помоги, Бог! Даже жутко!

Берлин били прошлую ночь, 32-ую ночь подряд.

Вчера были именины Г. Как-то отпраздновала, Боже мой!

[На этом кончается дневник Ив. А. Бунина. В архиве сохранились отдельные записи дневникового характера, сделанные на отдельных клочках бумаги в разное время. Приведу их своевременно, а сейчас продолжаю делать выписки из дневников — тоже нерегулярных — Веры Николаевны:]

7-ого апреля.

[…] В Париже уже опять началось разделение. Одни против других. Опять одним нужно «уходить в подполье», а другие берут на себя роль полицейских и сыщиков. Буду в Париже общаться только с теми, кто не занимается политикой и не вмешивается в чужую жизнь. А ото всех других подальше. Нервы, здоровье тратить на всякие дрязги — довольно!

[2 записи Бунина:]

14. IV. 45

Вчера: взятие Вены.

Смерть Рузвельта.

16. IV. 45. Понедельник.

Вышел вечером, в 10-м часу — совсем золотой рог молодого месяца над пиниями возле часовни. Ходил на дорогу, немного дальше спуска в город.

[Вера Николаевна:]

28 апреля.

[…] Вечер в Ницце дал Яну всего 2000 фр. Но зато говорили, что это исторический вечер. Ян говорит, что читал он хорошо. Слушали внимательно. […]

30 апреля.

[…] Ян сказал: «Последний денек мы здесь». Второй раз в апреле переламывается наша жизнь.

14/15 августа. Париж.

Больше 3 месяцев не открывала эту тетрадь — не могла. Сегодня Успение у католиков. А днем окончена война с Японией. […]

Почти у всех друзей траур, у некоторых трагический. Радость только у Зайцевых — родился внук Михаил. […] З. Н. [Гиппиус. — М. Г.] не видела. Говорят, ее разбил паралич. Володя [Злобин. — М. Г.] ухаживает, как самый любящий сын. […]

3 сентября.

[…] У нас Олечка. Она не отходит от матери. Вялая, скучная. Ко мне совершенно равнодушна. […] С Яном тоже. Тут я ошиблась. Думала, что Олечка с ним будет «дружить», и ему это будет приятно, т. ч. он примирится с тем, что потерял кабинет. А теперь он чувствует одно неудобство и никакой радости. […]

9. IX. Воскресенье.

Вернувшись от Наташи Барановой мы увидели записку на двери «Зинаида Николаевна [Гиппиус. — М. Г.] скончалась. Панихида в 9 часов».

Я не стала ужинать и помчалась. Шла в большом волнении по тихим улочкам. Не видала ее больше 5 лет. […]

Вся квартира прибрана — чистота и порядок. В кабинете, от отсутствия постели Дм. Серг., стало уютнее. […] В салоне вкось к окну, на низком сомье в свежих белоснежных простынях в черном платье и черной прозрачной косынке лежит худенькая, со спокойным лицом, Зинаида Николаевна. Я поклонилась ей до земли, поцеловала руку.

Володя сказал, что перед кончиной она раскрыла глаза и с благодарностью посмотрела на него и Татьяну Алекс.